О докторе Менгеле

Слышал, что Борис Акунин как-то вызвался в своём блоге поработать «адвокатом дьявола». Читатели предлагают кандидатуру какого-нибудь исторического злодея – а он с блеском защищает.

Предложили доктора Менгеле. И Акунин сдулся. Не смог предложить ничего лучшего, как генеральная линия против смертной казни «даже для таких гадов». Ну это и понятно: если ты против смертной казни – значит, против. Без исключений.

Я решил, когда выдастся досуг, взять роль «адвоката дьявола» на себя и написать статью в защиту означенного медработника. Которого, замечу, искренне не считаю ни дьяволом, ни даже злодеем. Многие аспекты его экспериментов мрачноваты, конечно, но что поделать: хирургия – вообще штука суровая. А наука – имеет свою собственную мораль, очень мало пересекающуюся с «общечеловеческой».

Это обывателю приятно думать, будто его жизнь – главное сокровище на всём белом свете. А для учёного-медика другие люди (кроме самых близких) – это материал для исследований с целью постижения истины. И кто может выпотрошить морскую свинку (а они такие миленькие!) – запросто выпотрошит и человека (тем более, когда он по-любому обречён, будучи узником концлагеря). Если это не так, если учёного смущает необходимость убивать людей ради своих экспериментов, то он, возможно, хороший врач, но – хреновый исследователь. Они – все чуточку маньяки. И должны быть.

Другое дело, что считается невежливым публично извещать обывателей о том, как мало ценится их жизнь в глазах науки. Это их пугает и огорчает. Поэтому все подобные менгелевским эксперименты (а они проводились не только в Германии и Японии, естественно, и сейчас проводятся по мере надобности) – стараются скрывать от общественности. И брать таких жертв, которых никто не станет искать. Самых уязвимых и беззащитных.

И если даже сейчас это делается для изучения болезней и перспективных технологий борьбы с ними, то можно представить, насколько мало церемонились экспериментаторы во время ожесточённейшей войны в истории.

Нужно узнать, сколько человек может прожить без пресной воды и можно ли утолять жажду солёной с какими-нибудь присадками? Это важно, поскольку наши моряки и лётчики нешуточно рискуют плюхнуться посреди океана?
Что ж, нет возможности наблюдать таких несчастных в «естественных» условиях, но всегда можно их воссоздать. Берём десяток цыган, запираем в помещении, где есть только морская вода и нет пресной, и смотрим. Это, правда, не Менгеле делал, а Рашер, ну да какая разница?

Нужно узнать, как лучше бороться с обморожением, поскольку на фронте солдаты замерзают тысячами? Нет проблем. Берём какого-нибудь еврея, помещаем его в снег на пару часиков, потом пытаемся выходить. Если не удалось – берём следующего.

Так делать нельзя, потому что эти бедняги имеют право на жизнь? Чего? А наши солдаты – не имеют? Но они рискуют жизнью и жертвуют ею, во имя победы. Нашей общей победы. И мы, сидя в тылу, будем отказывать нашим солдатам в посильной помощи, мотивируя это своим чистоплюйством и слюнтяйством? Вот что было бы аморально, даже подло – так именно такое поведение.

Подобным образом рассуждали учёные всех стран, когда к их научному интересу примешивался ещё и патриотизм. Их за это осуждать? Ну только если голову напрочь отключить.

Вот, скажем, конструктор ракет создаёт всё более мощные игрушки, способные доставлять сотни килограммов взрывчатки до цели и сносить целые жилые кварталы, уничтожая тысячи, десятки тысяч жизней, включая женщин, детей и стариков. Он прекрасно знает, что делает и для чего используются его детища. И он прилагает все усилия к тому, чтобы сделать их использование ещё эффективней и разрушительней. И он – конечно, соучастник всех тех убийств, которые совершают его ракеты.
Но считается, что он – НЕ преступник. Он просто работает на свою страну и работает добросовестно. И с этим трудно не согласиться.

С другой стороны, лагерный медик-экспериментатор. Да, он убивает людей не на расстоянии в тысячу миль, как тот ракетчик, а своими собственными руками. Для этого нужна, конечно, некоторая психологическая подготовка, но любой хирург потенциально её имеет.
При этом, он убивает всё же не десятки тысяч и не тысячи, а дай бог сотни. И убивает не просто так, чтобы напугать врага, а чтобы выработать методы, которые впоследствии спасут, возможно, миллионы жизней.
И он – считается исчадием ада.

У людей мыслящих подобные завихри встречали, естественно, глухое недоумение. Поэтому на Нюренбергском Процессе Врачей кое-кого, конечно, засудили, ублажая кровожадность толпы и стараясь сделать сговорчивее других эсэсовцев, но очень скоро решили тормознуться в преследовании нацистских преступников. Особенно – медперсонала.

Кого не вздёрнули сразу по горячке – тихонько выпустили из тюрем досрочно, и они вернулись к работе на весьма приличных местах. А кто не попался – тех и не искали.
Они были в СС? «У нас все были в СС». Зато – специалисты хорошие.

Поэтому, собственно, и Менгеле не могли «найти». Потому что никто из тех, кто способен был его достать, – не то что не заморачивался его розыском и привлечением к ответственности, а просто не считал себя в моральном праве это делать. Более того, это было бы вредно для любого государства, практикующего незаконные эксперименты на людях (а это все развитые страны, включая Израиль). Это очень стрёмный был бы мессадж своим собственным «убийцам в белых халатах»: да-да, сейчас-то мы вас покрываем, но если выйдет наружу и если сменится власть – вас найдут и через двадцать лет даже в долбанном Парагвае.

В действительности, Менгеле не искал никто. Даже это жулик, Симон Визенталь. Он просто делал бизнес, разводя на бабки фраеров ушастых. Как, скажем, Евгений Ройзман на «борьбе» с наркомафией или капитан Пол Уотсон на «борьбе» с японскими китобоями.

Более того, самый большой неудобняк выходил, когда кого-то из бывших лагерных врачей опознавала какая-нибудь бывшая жертва, и властям приходилось делать вид, что они очень озабочены возмездием.

Я понимаю раздражения политических ребят и спецслужбистов от этой чрезмерной злопамятности терпил, и главная моя проблема в статье о Менгеле – это не его защитить (да его судить сложно, а не защищать), но выбирать корректные слова в отношении бывших узников (без различия национальностей).

Понятно, что это трагическая страничка в биографии, пребывание в немецких лагерях смерти, но это, ей-богу, нихрена не подвиг. То, что ты позволил себя поиметь, что ты, спасая свою жизнь, работал на своего смертельного врага за миску помоев, содействуя его экономическим и военным усилиям, в то время как миллионы других людей рисковали своими жизнями в борьбе с ним, - не даёт тебе никакого права требовать мщения для бывших своих притеснителей, пользуясь плодами той победы, к которой ты был не то что не причастен, но и прямо мешал ей.

Разумеется, большинство людей, оказавшись в неволе, будут трудиться на поработителя, спасая себя и своих близких. Не следует требовать от обывателей какого-то самоубийственного героизма. Но если уж пришлось так прогнуться – лучше, наверное, постараться забыть о подобном унижении и вести себя поскромнее. И радоваться, что вообще остался жив. Ведь это, если не ошибаюсь, и было твоей целью?

Думаю, эти громогласные и чересчур бдительные жертвы концлагерей мстят не столько эсэсовцам, сколько – себе, своей тогдашней слабости, своему позору.
А эсэсовцы? Ну, они не скрывали, что, во-первых, расисты, а во-вторых – намерены вести эту войну чисто прагматически, теми методами, которые представляются им наиболее эффективными, а не наиболее человеколюбивыми. Почему? Потому что они считали себя достаточно крутыми, чтобы позволить себе конфронтацию, но недостаточно сильными – чтобы позволить великодушие.

С французами и англичанами – немцы ещё соблюдали какую-то цивилизованность, поскольку не намерены были их покорять и лишать суверенитета. Только – устранить военную угрозу, исходящую от этих наций, но с прицелом на будущий мир.

На поляков и русских – они смотрели примерно так же, как тогдашние англичане – на индусов. Трудно сказать, планировали ли немцы массовое истребление восточных славян, но колонизацию – планировали точно. Почему? Потому что они считали, что Польша – это вообще недоразумение, «уродливое детище Версаля», а русские после той вакханалии, какую у себя устроили, вероятно, тоже утратили право на суверенитет. И если уж русскими может править шайка банковских грабителей, используя сказочки от Карла Маркса и жесточайшие репрессии, то, думалось немцам, тем более получится у цивилизованного европейского государства (каким они считали своё).

В любом случае, на восточные государства немцы смотрели не как на соперников, с которыми, показав клыки, потом надо будет дружить и внушать к себе симпатию, а как на свою добычу (и довольно лёгкую). А добыче – не стараются внушить симпатии. Достаточно – внушить страх, чтобы властвовать над нею. Во всяком случае, так казалось немцам, поскольку они были древним народом, но обладали очень молодой единой державой и имели очень мало колониального опыта (который убеждает, что зачастую гуманизм «продаётся» туземцам лучше, чем террор).

Практика показала, что это было ошибкой с их стороны, относиться к европейским народам, как к каким-нибудь зачуханным аборигенам на далёких от цивилизации континентах или к фаталистически настроенным дремотным индусам. Оказалось, немцы не имели достаточно сил, чтобы сломить то сопротивление, какое вызвали своей бесцеремонностью. Но в начале предприятия – им думалось, что имеют. Поэтому и не церемонились.

Ну а на евреев и цыган они смотрели вообще как на некий низший вид приматов. Они бы держались иного мнения, если б оценивали достоинства народов по игре на гитаре, на скрипке и на бирже. Но они, при всей любви к музыке, были прежде всего этатисты. Они очень дорожили своим собственным немецким государством, которое всего-то лет семьдесят назад Бисмарк железом и кровью собрал по крупицам из «шестисоточных» герцогств и графств, непомерно гордились им, и презирали те народы, которые до сих пор не имеют государства. «Да у нас их были сотни, а теперь – единое и сверхмощное! А с вами, ребята, видимо, что-то биологически неправильно».

Как бы то ни было, с кем уж точно нацисты не собирались поддерживать добрососедские отношения после войны – так это с цыганами и евреями. Они просто не хотели видеть ни тех, ни других на своей территории. На что очень прозрачно намекали ещё до прихода к власти. И данным народам не оставалось иного выбора, как либо убираться подальше от этих маньяков с их предрассудками, либо бороться с нацистским государством за право жить на той же земле. Принимая на себя все тяготы и риски такой борьбы.

И когда говорят, будто наиболее одиозным в немецком терроре против евреев и цыган было то, что жертвами становились мирные люди, - это немножко странно. Какие, к чёрту, мирные? Да, они не носили форму, но что – к сорок второму году, когда началось собственно «решение вопроса», мог найтись хоть один еврей или цыган в Европе, который бы не был заклятым врагом Райха и не желал бы ему гибели? Он чего, совсем глупый, что ли, если не был и не желал? Или его фамилия Мильх и он занимает пост замминистра авиации? Тогда – да. Но в ином случае, как можно не иметь враждебности к режиму, который откровенно держит тебя за недочеловека, лишает всех прав и вообще стремится выдавить со своей территории?

С другой стороны, можно понять и немцев, когда они, по мере ожесточения войны, решили собрать на компактных подконтрольных территориях те национальные группы, которые неизбежно были враждебны режиму и всегда готовы были посодействовать подполью. Это все государства тогда делали. Причём, зачастую – с гораздо меньшими основаниями подозревать нелояльность.

Когда американцы «интернировали» своих япов после Пёрл-Харбора – у Рузвельта не было ни малейших поводов обвинять хоть кого-то из них в измене. Но их бросили в концлагеря «на всякий случай». То же – с переселением наших этнических немцев из Поволжья в Казахстан и Сибирь. «От греха подальше».

Но уж нацисты – точно не питали иллюзий касательно политических симпатий притесняемых ими меньшинств. И пусть не все евреи и цыгане активно участвовали в Сопротивлении (хотя многие – участвовали, к чести их), но практически все – готовы были оказать посильную помощь партизанам и диверсантам, предоставляя укрытие, снабжая необходимыми вещами, давая информацию. Естественно, немцы вынуждены были принимать меры. Да, они сами виноваты, что вызвали такое к себе отношение – но что уж теперь поделаешь, когда война в разгаре, а всякий еврей или цыган – однозначный пособник врагов, реальный или потенциальный?

Ну а когда эти несчастные оказались в лагерях – немцам можно было бы и не морочиться газовыми камерами, чтобы пошла массовая смертность. При недостатке провианта, медикаментов и медперсонала – в лагерях по-любому были гарантированы голод и эпидемии. Проверено в Англо-Бурской войне (и ведь мы знаем, что англичане – вовсе не кровавые чудовища, в отличие от немцев, но тем не менее и в их лагерях гибло от четверти до половины узников).

Конечно, многих немцы истребили намеренно. На восточных территориях – зачастую просто расстреливали, даже не депортируя в лагеря или гетто. В некоторых польских учреждениях – скорее всего, действительно использовали цианид-содержащий инсектицид Циклон-Б для устранения «излишков», которые не могли трудоустроить и накормить. Ну а что делать коменданту лагеря, когда возможности размещения давно превышены, и их нельзя расширить в обозримом будущем, но приходят всё новые эшелоны с узниками? Обрекать их на мучительную смерть от голода и болезней? Возможно, в этом был даже некий гуманизм – успокоить вновь прибывших, загнать их в душевую якобы для санитарных целей и незаметно сыпануть Циклона. По крайней мере, это быстрая и практически безболезненная смерть.

Нацикам ставят в упрёк, что они так обходились не только с военнопленными, но и с мирными жителями? Да, это нарушение всех мыслимых конвенций. Но это же наци, в конце концов! Если б они следовали конвенциям – какие бы вообще могли быть к ним претензии? К тому же, повторяю, если к сороковым годам еврей или цыган оставался мирным жителем, лояльным нацистскому режиму – он, вероятно, слабоумный. И с его стороны крайне невыгодно утверждать после войны, будто на самом деле он вовсе не был врагом Райха, что эсэсовцы ошиблись на его счёт.

Если же речь идёт о врагах – приличия в обращении с ними соблюдаются только тогда, когда есть возможность их соблюдать. Не в ущерб себе и своему делу. Но когда возможности не было – в любой даже самой цивилизованной армии звучал приказ «пленных не брать». Ибо, несмотря на все понятные выгоды от пленных, нельзя допускать, чтобы они становились обузой, сковывающей военные усилия.

Я бы на месте немцев дал больше свободы частной инициативе и частной работорговле, и это, скорее всего, спасло бы миллионы напрасно загубленных жизней. Ради справедливости, они и предпринимали нечто подобное в отношении славянских остарбайтеров (и среди них смертность была в разы ниже, чем в лагерях). Но – боялись отдавать в частные руки явно враждебные национальные меньшинства и пленных солдат. Говорю же, они были этатисты до мозга костей. Они полагали, что с по-настоящему серьёзными задачами может справиться только государство с его целенаправленным центральным планированием.

Практика показала, что всё обстоит с точностью до наоборот. Где государство (даже педантичное немецкое) – там всегда бардак и нерачительная трата ресурсов. Включая самые ценные из возможных – подневольных работников. «Легко пришло – легко ушло». Частник же - не станет намеренно морить рабов, которых приобрёл за свои кровные. И как-нибудь уж изыщет возможности относительно здоровой их эксплуатации, поскольку она в любом случае выгодна. Но концлагеря были государственными заведениями, и их коменданты были госслужащими, зачастую не имевшими вовсе коммерческой жилки. Поэтому им проще было отделаться от «излишков» рабочей силы, чем ломать себе голову на предмет того, как бы сделать её полезной. Большинство из людей, будучи поставлены на такую должность, поступали бы так же. Эти бюджетники не были чудовищами – они просто не были бизнесменами.

Ну и вот в этих условиях бездарного истребления рабов – находились люди в белых халатах, которые пытались извлечь из смерти узников, и без того обречённых, хоть какую-то (и немалую) пользу для науки. Сделать эту смерть не такой бессмысленной. Да, их эксперименты бывали довольно жестокими. Зачастую – смертельными. Но они ведь не с улицы хватали беспечных обывателей и волокли в свои застенки. Они брали тех, кто по-любому с большой вероятностью умер бы от голода или тифа.

Как эти бедолаги оказались в лагере, были ли для этого юридические или моральные основания? Да это вообще не парило медиков-исследователей. И не потому даже, что они сами были нацистами и офицерами СС. А потому, что наука – любопытна, как дитя, и имеет не больше моральных тормозов. И это хорошо. Будь иначе, прогресс давно завяз бы в болоте нравственных табу.

Но было бы неприлично во всеуслышание провозглашать столь бесцеремонное отношение науки к человеческим жизням. Людям неприятно сознание, что их открыто держат за двуногих морских свинок. И с мнением людей (в отличие от мнения морских свинок) – приходится считаться. Потому что морские свинки не могут объединиться и вломить, а люди – могут. Соответственно, с представителями своего вида – приходится изображать следование некой фигне, называемой «мораль». Которая представляет собой ни что иное, как результат осознания нашей взаимной опасности друг для друга. И даже учёным – приходится делать вид, будто они искренне рады придерживаться так называемой «научной этики». Во всяком случае, так они заявляют на публике. Это считается хорошим тоном.

Что ж, немецкие и японские программы экспериментов – не нарушали этого правила. Они были секретные, они не разглашались перед широкой общественностью.

Были ли они моральными? Да здесь неприменимо понятие морали. Ибо мораль – это то, что мы вынуждены соблюдать применительно к ОПАСНЫМ собратьям по биологическому виду, сдерживая естественную свою агрессию и волю к власти. Мы это делаем, поскольку иначе – можно нарваться.

Но мораль не соблюдается в отношении тех, кто заведомо не способен ответить и причинить существенный ущерб.
Обидишь соседского ребёнка, отберёшь конфетку – придёт его папа и настучит по морде. Да, ребёнок кажется слаб и беспомощен, и «внутреннее нравственное чувство», данное нам от природы или Бога (кому что больше нравится) требует отобрать у него силой то, что тебе приглянулось, и покорить его своей воле, следуя биологической программе внутривидовой конкуренции, – но лет после трёх-четырёх всякий вменяемый индивид понимает, что это хотя инстинктивное, но небезопасное поведение, обижать соседских детей по беспределу. Поскольку за них есть, кому вступиться. И обжегшись несколько раз, он начинает думать, будто бы искренне не желает обижать слабых, будто бы ему это органически противно. На самом деле – это всего лишь приобретённый рефлекс. Он необходим для безопасного социального сосуществования – но он очень легко отключается, когда такая необходимость пропадает (и тем более, когда, напротив, видится необходимым обижать «чужих» ради выгоды «своих»).

С другой стороны, вот ты переплыл море и встретил на другом материке людей, которые не умеют плавать через море и не имеют громовых палок. Что они люди – у тебя нет никаких сомнений. Но и что с того? Это люди, живущие на земле, которая тебе понравилась. Ты сам хочешь на ней жить. Они имеют на эту землю больше прав, поскольку оказались на ней раньше тебя? Да плевать на это юридическое крючкотворство! И плевать, что они сами думают о своих правах! Вопрос стоит по-другому: что они могут тебе сделать?

Они могут оказать вооружённое сопротивление? Ну, пусть. Попытка не пытка. Если совсем уж не удастся их сломить – придётся убраться туда, откуда пришёл. Но они могут переплыть океан и нанести ответный удар по твоему дому? Нет. Значит, стоит попробовать отобрать у них то, что тебе понравилось. И плевать, сколько тебе придётся для этого истребить туземцев. Лучше оно, конечно, без фанатизма, но если будет надо – то хоть всех.

В этом смысле нацисты были нисколько не более аморальны, чем все прочие европейские колонизаторы (включая «самый миролюбивый» русский народ). Но они были идиоты, что решили колонизировать тех, кто МОГ нанести ответный удар по их дому. И нанёс. Однако ж, они считали себя достаточно сильными, чтобы не заботиться о последствиях, а значит – не видели смысла в том, чтобы придерживаться морали. Не больше, чем мы её придерживаемся в отношениях с другими биологическими видами, которые не могут ничего противопоставить нашей агрессии.

И когда мы стреляем в оленя, чтобы порадовать себя жаркИм, или режем лабораторного кролика, чтобы посмотреть, как развивается у него спровоцированный нами же канцер, - мы не думаем о том, что это тоже создания божьи, имеющие права на жизнь. Да чихать нам на права тех, кто не может их отстоять опасным для нас образом!

И это нормально. Если б это было не так, если б мы не были таким агрессивным видом, стремящимся взять у природы «своё», захватывая всё новые ареалы обитания, - мы бы до сих пор топтались в Африке как ещё одна разновидность горилл (и с тем же уровнем материальной культуры).

Но если б мы при этом не воевали и между собой, внутри своего вида, если б все люди изначально и последовательно лишь объединялись в борьбе за власть над природой, а не истребляли друг друга в борьбе за наиболее КОМФОРТНЫЕ условия для СВОЕГО племени в ущерб другому, - мы бы давно уничтожили жизнь на этой планете и сдохли бы сами. Её (и наше) спасение в том, что мы биологически так настроены, что начинаем убивать друг друга не тогда, когда в лесу выловлен последний заяц, а тогда, когда другое племя только НАЧИНАЕТ посягать на наш лес и наших зайцев. И совершенно не важно, кто раньше пришёл в этот лес. По ходу, зайцы. Но – кого б это волновало?

Впрочем, воздержусь от чересчур пространных экскурсов в нашу биологическую природу и корни нашей морали, которая всегда – служит противовесом инстинктивным устремлениям человека. Важно лишь понимать: наша мораль – это вынужденные ограничения природного естества, и она рационально оправдана лишь тогда, когда породившие её факторы (угроза неблагоприятных последствий в случае нарушения табу) – актуальны. Когда приходится бояться расплаты за чрезмерные вольности.

Могли ли эсэсовские врачи бояться расплаты за пренебрежительное отношение к здоровью и жизни узников? Только в случае проигрыша в войне. Но они не собирались проигрывать. И более того, делали всё возможное, чтобы не допустить поражения. Ибо в этом случае, как они прекрасно понимали, поимеют не только их, но всю Германию просто порвут так, что Версаль покажется апофеозом милости к побеждённым. А значит – терять нечего. И стесняться нечего. Важна только победа, и любые действия должны оцениваться не с позиции их соответствия абстрактному гуманизму, а с позиции полезности для достижения победы.

Ну а чисто психологически – изможденный узник в полосатой робе не воспринимается как источник опасности. Он может вызывать некоторое сочувствие (как, возможно, сотрудники вивария и сочувствуют иным своим питомцам), но этого недостаточно, чтобы применительно к нему включилась мораль. Да, он человек, но – он не в том положении, чтобы его бояться, здесь и сейчас. И потому нет причин, чтобы чересчур с ним деликатничать. Особенно, когда опыты над ним – слишком необходимы для твоей выгоды.

Говорят, Менгеле был хоть и фронтовик, но довольно сентиментален, как многие немцы. Что ж, хозяева кошек – тоже бывают сентиментальны. Но это не мешает им стерилизовать своих пушистых питомцев, сообразуясь со своими, а не с кошачьими надобностями.

Возможно, когда-нибудь кошки обзаведутся разумом, создадут свою империю и предъявят нам счёт за измывательства над их предками. Возможно, это сделают и лабораторные кролики или макаки. Но, согласитесь, сейчас – глупо считаться с такой вероятностью.

Точно так же нацисты не считались с вероятностью, что какие-то недоморенные ими евреи создадут своё государство с довольно мощными спецслужбами и начнут предъявлять претензии. И что другие нации воспользуются концлагерной темой для оправдания репрессий против Райха и его должностных лиц да внезапно воспылают гневной обидой за умученных евреев и цыган, делая вид, будто им не похер. Для того, чтобы такая угроза стала реальна, – нужно как минимум проиграть в войне. А они, повторю, не собирались проигрывать. Вернее, считали, что в этом случае уже ничто не будет иметь значения.

Бывало, я задумывался, ставя себя на место высокопоставленного чиновника, курирующего пенитенциарную систему, как бы отнёсся к просьбе подчинённых мне лагерных врачей разрешить им проведение жизненно важных для науки и армии, но неэтичных экспериментов над заключёнными.

Сейчас, спустя семьдесят лет после Второй Мировой, – я бы однозначно не дал никакой официальной бумаги, которую можно было бы трактовать как санкцию на принудительное вовлечение узников в опасные медицинские опыты. Напротив, я бы категорически потребовал в своём рескрипте, чтобы в каждом случае наличествовало заявление от заключённого о том, что он вызывается послужить добровольцем во имя науки. И это должно быть чистосердечное заявление. Его нельзя выбивать пытками или угрозами. Нельзя принуждать к написанию такого заявления, злоупотребляя той властью, какой обладает лагерная администрация над узниками. Нельзя вводить в заблуждение касательно сущности опытов. Всё должно быть – в строгом соответствии с Нюренбергским Кодексом.

А если появятся сведения, что кто-то нарушает означенные требования, – мы создадим комиссию для дотошного расследования и она, опросив подозреваемых врачей и охранников, приложит все усилия к тому, чтобы убедиться в несоответствии подобных слухов действительности.

Но стал бы я на самом деле препятствовать проведению опытов над теми, кто по-любому не должен выйти из мрачных застенков? Nope. Только – принял бы меры к соблюдению секретности и внешней благопристойности.

То есть, так бы я поступил на месте служащего государства. Ибо у государства – нет собственных денег, которые можно было бы тратить безоглядно лишь ради повышенного морального комфорта его служащих.

Впрочем, мне повезло, я не работаю на государство. И корпорация, в которой я имею честь состоять, в действительности не проводит насильственных опытов на людях (хотя у нас весьма обширные программы медицинских исследований, связанных прежде всего с военной хирургией и медициной катастроф). Но мы, обладая значительными средствами, можем себе позволить щепетильность, привлекая для хоть сколько-нибудь опасных экспериментов истинных волонтёров из бедных стран и слоёв общества, готовых рискнуть собой, чтобы обеспечить семью до конца дней.

У немцев во Вторую Мировую, боюсь, не было такой роскоши. Они дрались на пределе своих возможностей и вынуждены были экономить на всём. И с их стороны было бы нелепостью посылать лучших сынов Фатерлянда на фронт задарма, «за идею», но при этом разбрасываться целыми состояниями, уговаривая своих врагов посодействовать немецкой науке, чтобы эффективнее лечить своих парней, попадающих с фронта в госпиталь. Это вообще маразм был бы.

Да, собственно, все воюющие державы проводили опыты на заключённых (и в мирное время – тоже). Просто, у них было больше возможностей соблюсти секретность, а немецкие и японские проделки – вскрылись по понятным причинам. И оказались востребованы в идеологических целях. Для образцово-показательного судилища.

В тех же Штатах – никого не судили ни по Таскиджийскому эксперименту (это когда неграм, больным сифилисом, сорок лет кряду намеренно морочили голову, ставя заведомо неправильный диагноз и назначая заведомо неэффективное лечение просто чтобы посмотреть, как развивается сифилис), ни по проекту МК-УЛЬТРА (это когда ничего не подозревающих людей, включая заключённых и военнослужащих, накачивали всевозможными наркотиками, чтобы оценить перспективы допроса в таком состоянии и манипуляции сознанием), ни по многочисленным опытам, связанным с инфицированием, облучением, отравлением боевыми веществами. И то, что стало известно, - думается лишь вершина айсберга.

В крайних случаях – дело заканчивалось шумихой в прессе и отставкой главы ведомства, курировавшего подобные эксперименты. Но врачей, непосредственно их проводивших, не привлекали никогда. Почему? Потому что Штаты не проиграли войну. И ещё – потому что они были и остаются демократическим государством, стоящим на страже прав личности. Жизнь и здоровье человека (даже заключённого) – высшая ценность (даже если идёт война и тысячи гибнут каждый день). Поэтому никаких по-настоящему серьёзных увечий, тянущих на уголовщину, тюремные, военные и цээрушные врачи наносить не могут в принципе. Это невозможно, потому что подрывает фундаментальные основы демократического общества. А значит, всякий, кто способен убедительно опровергнуть данную концепцию фактами… уже никому ничего не расскажет. He just won’t make it, anyway. Как говорил полковник Щукин в «Адъютанте», «Мы калек не выпускаем: приходится думать о приличиях».

Собственно, и немцы не собирались оставлять в живых своих «подопытных кроликов». Но, так вышло, что войска Союзников иногда врывались в концлагеря раньше, чем удавалось замести следы.

Говорят, правда, что опыты именно Менгеле – отличались исключительным цинизмом и брутальностью, причём зачастую – проводились над детьми. Например, им вводили краситель в радужную оболочку глаза, чтобы изменить цвет на «правильный» арийский. Да, звучит жутковато. И вроде бы, не имеет насущной военной необходимости.

Но что меня больше всего озадачивает: с какой, собственно, целью Менгеле это делал? Просто удовлетворял научное любопытство? Или что?
Взять еврейского ребёнка, сделать ему голубые глаза, придать ему нордическую внешность – а дальше?

Что, если допустить, что Менгеле (и какая-то часть верхушки СС, стоящая за ним), не были сторонниками тотального уничтожения евреев или их выдворения из Европы? Что, если они планировали сохранить хотя бы детей, «корректируя» их внешность и, допустим, помещая в арийскую воспитательную среду, выращивать из них полноправных граждан Райха? Подобно тому, как, скажем, американцы и канадцы изымали детей из индейских семей и «форматировали» их в своих учреждениях на европейский манер (да и наши проделывали такое с детьми народов Крайнего Севера).

Если именно это было на уме у Менгеле согеноссе, - я бы сказал, это было довольно смелое предприятие, даже крамольное по отношению к «линии Партии». Поскольку герр Гитлер считал, что всё определяет кровь, а не воспитание. Смелое – и довольно гуманное (по меркам Райха).

Да, у Менгеле ничего не получилось. От красителя подопытные слепли и их приходилось умерщвлять, избавляя от страданий. Ну а если б получилось? Если б удалось поставить на поток камуфлирование евреев под арийцев?
Не знаю, может, Менгеле даже планировал оказывать подобные косметологические услуги ради личного обогащения. И мы вряд ли можем осуждать его за такое устремление (в отличие от партийных ортодоксов). Но что точно – ты никогда не узнаешь, можно ли изменить цвет радужки при помощи красителя, покуда не возьмёшь заправленный шприц и не ткнёшь им в глаз.

В принципе недопустимо проводить опасные (или тупо убийственные) эксперименты на детях? Теоретически – да, это небонтонно, поскольку дети – цветы жизни, но только – не в военных условиях. На войне ценятся солдаты и работники. А дети, тем более вражеские, становятся обузой. Ну и уж меньше всего нацисты пеклись о том, чтобы еврейские или цыганские дети вырастали в традициях своих народов, которые немцы так старательно истребляли. Если оставлять в живых детей и не пресекать преемственность поколений – геноцид, согласитесь, теряет всякий смысл (не скажу, что я вообще сторонник решения национальных противоречий путём геноцида, но немцы шли тогда по наиболее простому пути).

Другое дело, что, возможно, эти эсэсовские ребята хотели уберечь значительную часть кареглазых детишек от уничтожения, сделав их голубоглазыми и превратив в арийцев. Мы не можем этого исключать. И ради этого – приходилось пожертвовать какой-то их частью, чтобы спасти в целом. И если ты намерен изучить возможности изменения цвета радужки именно у ребёнка – приходится брать для опытов ребёнка. Это логично.

Ещё весьма одиозными считаются проделки Менгеле с близнецами. Взаимная замена органов, сшивание, выявление сходства и различия реакции на разные физические воздействия.

На первый взгляд кажется, что подобные эксперименты вообще не имеют практического значения, с учётом редкости близнецов в популяции, и потому носят чересчур абстрактный характер. Но тем не менее, они оказались очень полезны для трансплантологии, в которой тогда человечество делало первые шаги. И уже было известно, что чем ближе люди друг к другу по родству – тем больше вероятность успешного приживления пересаженного органа. Близнецы – случай наибольшей генетической близости.

Соответственно, у многих медиков возникало искушение отработать технологии пересадки органов сначала на близнецах, исключив иные, помимо генетического несоответствия, факторы отторжения, а потом уже расширять донорство.

Искушение было – но не было возможностей. Где же взять столько близнецов и как вовлечь их в эксперимент? Даже тюремный врач, имеющий в своём распоряжении пожизненно осуждённых, которых никто не хватится в случае чего, - крайне редко видит пары близнецов в этом амплуа и в одном заведении.

Но у Менгеле – возможности были. При депортации в концлагеря немцы гребли всех, целыми семьями, а потому близнецы оказывались рядом и под рукой. Можно ли осуждать исследователя за то, что он не отказался от подвернувшейся уникальной возможности? Да, он совершил некоторые преступления перед понятием цивилизованного гуманизма, но – не перед наукой. И последнее, видимо, было ему дороже (что не редкость среди учёных).

В общем, то, что он (и ему подобные) делали – разумеется, не может быть оправдано ни по каким официальным законам (включая и законы Третьего Райха). В современном мире попытка легализации подобных затей – приведёт к крайне резкому недовольству народонаселения.

Но тем не менее, иногда наука требует жертв, и не всегда можно получить эти жертвы в добровольном порядке (или это выйдет слишком затратно для государства, ведущего войну с наивысшим напряжением). И кто-то должен делать такую работу.

Конечно, чтобы производить жестокие опыты на людях, – нужно иметь специфическую нервную и умственную конституцию. Которая, чего греха таить, несколько пугает тех людей, которые по своему духу не учёные и не исследователи.

Поэтому, вряд ли бы мне хотелось видеть доктора Менгеле в числе своих добрых приятелей. Меня, вероятно, смущала бы мысль, что, гладя по голове моего сына, он, возможно, примеряет незримый шприц к его глазёнкам или думает, как бы чего ему отчекрыжить.

Но и видеть его в тюрьме – тоже не хотелось бы. Нельзя судить учёного за то, что он убивал тех, кто по фактическому своему положению был рабами или даже хуже. Тем более, если он делал это не ради удовольствия из злонравия, а ради науки. И это – не асоциальное поведение, поскольку его жертвы были исключены из общества, перестали быть его членами. Они уже не вопринимались как люди, которых следует опасаться и с которыми следует считаться, соблюдая моральные нормы. Можно говорить о несправедливости и даже глупости такой политики нацистов, но это – уже совершенно другой вопрос.

Вот если бы Менгеле продолжил свои эксперименты в Аргентине и Парагвае, отлавливая на улицах каких-нибудь бомжей и беспризорников, - власти этих стран имели бы основания чуточку ограничить его свободу (Впрочем, сомневаюсь, что их очень парит судьба своих бомжей и беспризорников). Но таких данных нет. А что он делал в немецких концлагерях – не требовало какой-то исключительной монстрозности. Всякий любопытствующий исследователь анатомии и физиологии в принципе на это способен, была б возможность, был бы подходящий «материал» для экспериментов.

И ведь Менгеле – вовсе не исключительная была фигура. «Знаковая», «культовая», волею случая и усилиями пиарщиков, но – не исключительная. Тысячи врачей занимались подобными опытами, в самых разных странах. Оставаясь при этом вполне респектабельными, вовсе не злобными гражданами. Ну, малость циничными, разве лишь – но это профессиональное свойство тех, кто встречается со смертью каждый день, в рутинном порядке. И то, что они сами причиняют кому-то смерть – легко оправдывается тем соображением, что, убивая немногих бедолаг, низведённых до животного, практически, статуса, – они спасают жизнь многим другим людям, развивая новые методы лечения.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 28.06.2012. Почему в СССР не было наркотиков
• 27.06.2012. Снова о Pussy Riot
• 21.06.2012. О Бастрыкине и Соколове
• 18.06.2012. О докторе Менгеле
• 11.06.2012. Ещё один отличный фильм
• 08.06.2012. Хорошее средство оценки степени опьянения.
• 05.06.2012. Как бы я выиграл Русско-Японскую войну.
• 03.06.2012. Русско-Японская война и англичане.
• 02.06.2012. О линкорах