Ещё один фактор героиновой угрозы

Помню, как-то (довольно давно) задумался вот о чём.
Я лично в юности, в поздние школьные и в ранние универовские годы, перепробовал довольно много наркотиков. Ну, трава – это вообще на любом сейшене, на любом выезде на дачу как must было, колёса вроде паркопана (немецкий и более действенный вариант циклодола), зепамы всякие горстями (правда, с этим я был осторожен, поскольку матушка у меня медик, и я знал, как это долбит по печени и спинному мозгу, в неумеренных количествах).

Реже – кислота. Ну, кокс, правда, попробовал впервые уже на втором курсе, со своими подружками-гэбэшницами, которые как бы меня «разрабатывали» (я уже был в Ауэрзе).
Но вот чтобы ввести себе опиаты, ради прикола и кайфа, - об этом даже мысли не было. Да, я сидел на героине. Добросовестно, три месяца, с доведением дозняка до физиологического максимума, - но это вовсе не ради прикола было. Это был тест на допуск к самостоятельной агентурной работе. И всё это время – я мечтал лишь об окончании курса, а потому, когда, наконец, разрешили, переломался и снялся очень легко. Мне он по жизни не нужен был, гердос. Я ненавидел его. За то, что он, сука, даёт мне удовольствие, которое я предпочитаю получать от жизни сам.

И я знал, конечно, как действуют опиаты. Замена эндорфинов, подавление их естественной выработки, как следствие – монополизация источника кайфа и дискомфорт при отказе. Ещё в школе знал. Даже не от матушки – в книжках почитал. И понял, что вводить себе ЭТО добровольно – значит отказываться от всякого другого кайфа. Что подсад на героиновую иглу – это не сделка с дьяволом. Это – сделка с манной кашей. Когда ты сам себе вышибаешь зубы, чтобы не быть в состоянии хавать что-то ещё. И это совершенно не прельщало.

И хотя в конце восьмидесятых опиаты в Союзе были делом относительно новым (ан масс), а антинаркотическая пропаганда была так же убога и антинаучна, как и сейчас (если не больше), но в целом и я, и все ребята моего круга – представляли, что такое героин, и почему не стоит на него сажаться. И тьфу-тьфу, никто не сел. Хотя прочей наркотой – долбились только в путь, в своё время (траву, впрочем, и сейчас не грех покурить на досуге). Но вот гердос – с такими темами сразу нафиг посылались барыги.

Были ли тогда барыги, приставали ли они к ребятам моего круга? Ещё как были, и к кому им ещё-то приставать, как к не школьникам-мажорам, совершенно отвязным и понятия не имеющим о том, что такое «родительский контроль» (нет, у меня лично были очень хорошие отношения с родаками даже на пике пубертатной активности, но я бы просто очень удивился, узнав лет в шестнадцать, что они меня как-то контролируют и что я как-то отчитываться перед ними должен за свою жизнь; они бы, возможно, тоже).

Разумеется, мы были очень лакомой добычей для барыг (или торчков, вынужденных барыжить, чтобы себе дозу обеспечить). Полно бабла, ветер в голове, полное наплевательство на законы и общественные устои. И когда базар шёл за траву – то ради бога. Брали только в путь, было бы качество. Но вот мне один раз предложили даже не купить, а получить карточный долг героином. «Ну, я задаром почти сливаю, а ты можешь куда как получше толкнуть, или, может, попробуешь, всё-таки? Я покажу, как. Серьёзно, кайф неземной, отвечаю, а что до подсада – так это как с бухлом. Кто в алкашню конченую превращается, а кто вино хорошее пьёт по случаю. Всё то же самое. Всё от человека зависит. И ты ж, Тём, – спиваться не собираешься, хотя пьёшь порой? Здесь – всё то же самое!»

Но я знал, что не совсем «то же самое». И та навязчивость, с какой этот барыга, торчок по совместительству, пытался мне впарить свой товар, – ярчайшее тому подтверждение.

Поэтому я сказал просто и внятно: «Чел! Мне похер, чем долбишься ты сам, но ещё раз поднимешь такую тему со мной или с кем-то из моих друзей, - и тебя найдут в Обводном канале с очень сильно проникающей травмой черепа. И найдут тебя там – лет через триста. Слово даю!»

Он знал, что таким моим словам – и в шестнадцать лет следует верить, поэтому отвял от нашей компании (а долг вернул травой, против которой мы ничего не имели).

Но мои друзья и не нуждались в моей защите от героинового искушения. Сами не дебилы были. И реально, вот, никто ни из школьных моих товарищей, ни из дачных, - на гердос не подсел.

Впоследствии, конечно, я общался и с торчками, куда больше, чем в юности, но у меня складывалось ощущение, что мозги они просрали куда раньше, чем сели на геру. Вернее, чувствовалась в них какая-то такая увечность воспитания и становления личности, что чел будто бы реально не может допустить, что за свои поступки, за свои эмоции, за своё состояние – он отвечает САМ. Вот вроде мозги даже есть – а не знает просто, как их применять, и к чему.

То есть, скажу крамольную мысль, но распад личности – это не следствие опиатной наркомании. Это – её причина. И что-то реально очень сильно с башкой не в порядке должно быть, чтобы добровольно и с песней подсесть на геру. В первом приближении – повышенная жалость к себе, драматическое переживание любого минимального дискомфорта (вроде, там, девушка бросила) как повода то ли к суициду, то ли к химической реабилитации, полнейшее отсутствие стойкости к болевым ощущениям (порой кажется: может, детей, действительно, пороть надо, хотя бы ради этого? :-) Но мне, впрочем, хватало п.издюлей на спаррингах и в уличных драках), общая установка «я такой, какой я есть, а мир неправильный»; отсутствие опыта какой-либо самостоятельности и ответственного принятия решений. Ну а как первопричина – совершенно порочная педагогическая стратегия со стороны родителей. Которые могут быть и очень милыми людьми, но вот чего-то наглухо не понимают в этой жизни.

Как бы это объяснить-то?

Пожалуй, на примере.
Где-то лет пять назад ко мне обратилась одна бывшая одногруппница по Филфаку. Спрашивала, не знаю ли, где бы подыскать надёжную няньку для ребёнка.

Я ответил, что если б охрану им нужно было устроить, - тогда это ко мне. А няньку… И тут я спохватился: «Подожди, а какому ребёнку?»
Отвечает: «Ну, Сашке моему. Я на неделю в Англию улетаю, а он тут один».
Подёргиваюсь: «Ты чего, мать, сдурела? Ему сколько сейчас – двенадцать, если не ошибаюсь?» (Она рано залетела… не от меня… но я был, в некотором смысле, другом семьи, и знал её ребятёнка).
«Ну да, двенадцать. Но всё равно же ребёнок. Его чего, одного прикажешь в квартире оставлять?»

Тут у меня просто ум за разум стал заходить.
Вот я – не уличный какой-то гомен. Я – сын профессора филологии и кандидата медицины. Притом, единственный ребёнок в сеьме. И мои родители – они реально заботливы были. Но – РАЗУМНО заботливы.
Поэтому, в школу меня первый и последний раз привели за ручку – на первое сентября первого класса. С тех пор – всё сам.
И в квартире я один оставался с пяти лет, и никаких, блин, нянек. А в семь – я порой по три дня и более на даче нашей один оставался. Ну а чо? Я знаю, где, сосиски, макарошки. И яичницу в состоянии приготовить. И рыбки наловить-пожарить.
Ещё я знал, где Батина двустволка-вертикалка хранится (хотя он не знал, что я знаю), и в один момент это помогло, когда ребята постарше (лет пятнадцати) решили постращать и проникли на участок. Нет, они ничего, конечно, особо-то плохого не затевали, но когда я вышел на крыльцо и, уперев приклад в косяк, дал один выстрел в землю, а потом поднял ствол и сказал: «Следующий – в брюхо!» – они это надолго запомнили. До сих пор, когда пересекаемся на той родительской даче, поминают, со смехом: «Ты и тогда уже конкретный отморозок был!» (Замечу, с некоторыми из них у меня продолжительные отношения, поскольку один из тех пацанов меня конкретно от смерти спас, когда уже мне было четырнадцать, когда я в сетях у дна озера ногами запутался, - и это отдельная история).

Что я хочу сказать, моё «одиночное плаванье» в семь лет – было опытом пусть несколько рискованным, но крайне познавательным. А уж в двенадцать – я один ездил в Москву и летал в другие города, к разным нашим родичам. И на электрички один до дачи добирался совершенно спокойно. И дело не в том, что тогда было безопаснее на улицах и в электричках (да на самом деле, уличная криминальная обстановка в конце восьмидесятых была ГОРАЗДО круче, нежели сейчас, просто тогда менты в жизни бы не завели дело по обращению о грабеже или разбое без чего-то более тяжкого, поэтому и складывалось ощущение, что статистически всё благополучно).

Ну и подруге я этой сказал тогда: «Твой шкет – он чего, сосиски себе сварить упарится? Или пельмешки? В двенадцать-то лет?»

«Нет, ну он же ребёнок, он же должен быть под контролем…»

В следующий раз я эту семью проведал года через три. Саша – вырос, возмужал. Оказался очень общительным, очень разговорчивым отроком. Тараторил без умолку, острил, нисколько не стесняясь малознакомого дяди (меня)… и у него была такая весьма характерная моторика, что я в конце концов предложил ему: «Давай, что ли, Алехандро, выйдем, покурим!»

Мамаша, моя одногруппница, возмутилась: «Скажешь, тоже, «покурим»!»
Замечу, от Саши несло табачищем – как от всякого начинающего курильщика. Вот почему-то, блин, от закоренелых курильщиков – так не несёт. А от подростков, которые только начинают, - разит какой-то смесью табака и желанием скрыть его употребление. Да если бы только табака…

Мы вышли на лестничную клетку, и я спросил в лоб:
«Давно на игле? Не, ну судя по всему, не очень давно. Месяца два, верно?»

Он пробовал отпираться, но я быстро его урезонил:
«Ты пойми, на тебя, сучёныш, мне пое.бать! Ты мне никто. А матушка твоя – мне подруга. Она – мне не безразлична. И я не хочу, чтобы она как-то потерпела от твоего пристрастия. Поэтому, выбора два. Либо ты собираешь манатки и валишь из этого дома – либо снимаешься с иглы. В этом я тебе помогу. Ну и есть ещё третий вариант – ты попадаешь в аварию. В самых разных смыслах – но всегда с летальным исходом. Выбирай!»

И парень немножко так представлял себе, что я могу запросто устроить ему третий вариант, поэтому ухватился за второй. Матушке его мы объявили, что он отправляется на стажировку в мой лагерь, откуда открыты многие карьерные пути, и это правда. Почему так? Да потому что он бойкий у тебя, дорогуша, грех такой потенциал терять! И это тоже правда.

Как мы снимаем с иглы? Да никакой барбитуры, никакого комфорта! Исключительно – через подвиг, через преодоление себя. Мы, понимаешь, траншеи роем против наступающих немецких танков. С соблюдением всего антуража – форма РККА, и сержанты с ППШ на заднем бруствере. Понятно, что это шизофрения, но состояние торчка на ломах – оно и не очень ясное по-любому. И когда он говорит, что ему тяжело, - ему отвечают, что это правильно, потому что работа тяжёлая, но зато героическая. И есть, ради чего напрягаться. При этом, замечу, ничто так не восстанавливает нормальное производство эндорфинов, как интенсивный физический труд.

Замечу, тот парень, Саша, действительно легко снялся с иглы, поскольку не так уж сильно завяз в этом героиновом болоте. И не так уж сильно нуждался в гердосе. А подсел, скорее, в силу взращенного в нём экзистенциального слабоволия.

То есть, любая попытка его быть самостоятельным – тут же натыкалась на матушкину гиперопеку. «Нет, нет, я тебя защищу, я всё за тебя решу».
Ну и вот видя такую стену – он подсознательно дозрел до мысли (тоже подсознательной), типа, «А защитите-ка меня, мамаша, от этого! От гердоса! Всё, я человек конченый, я торчок, но зато я принадлежу гердосу, а не вам, мамаша!»

Да, очень крайняя форма подросткового протеста.
Помню, моей самой крайней формой подросткового протеста было, когда я в пятнадцать лет «угнал» Батину Волгу, чтобы скататься с пацанами и девчатами на озеро, вернулся офигенно пьяный (там местные самогоном угостили), малость подпалил сцепуху, загоняя Волгу через ворота нашего участка на место, и Батя решил меня вразумить, когда я… вышел (зач.) вывалился из машины, он хотел отоварить в табло, но я инстинктивно нырнул, он перелетел через меня, потянул спину, и когда мы вместе дотащились до дома, он мне выговорил: «Тём, ну ты настолько пьяным не езди всё-таки!»
И это мне запало в душу, на самом деле. Я не собирался, на самом деле, так нажираться за рулём (коварный самогон!) Но вот запало в душу, что можно нажраться, и не собираясь, и можно чуть ли не угробить родного отца, дав ему перелететь через себя. Поэтому с тех пор, когда пьяным за руль садиться всё же приходится, - я проверяю себя на реакцию и осознание реальности. Хотя бы – прошу бросить в меня три разнокалиберные монетки одной горстью. Если ловлю все три – значит, в поряде. Если нет… ну, значит, я выжрал столько спиртного, сколько на свете не бывает :-)

Во-от… Но это – мой был подростковый протест. Парня, который с семи лет привык сутками один обходиться, а что такое нянька – вообще не знал. Тем более – «нянька в двенадцать лет». Да я бы повесился, если б родители хотя бы заикнулись о чём-то подобном в двенадцать лет!

Ну а этот – не повесился. Этот – укололся. Раз, другой, третий. Исключительно – чтобы доказать свою самостоятельность. Ну потому что он тоже чувствует, что это п.издец, нянька в двенадцать лет, и не знает, как бы просемафорить о том мамаше. Разве лишь: «Мамаша, я героиновый нарик, я инвалид, и вот что ты теперь с этим будешь делать, мне просто интересно?»

Возможно, малость сумбурная моя заметка получилась, но я надеюсь, что главный смысл ясен.
Дети – это не игрушки. Дети – это маленькие, но быстро растущие существа, которых надо подготовить ко взрослой жизни. К той жизни, где всякий отвечает за себя сам. И родитель – помощник в этом, но не следует переоценивать своё влияние на мелкого, когда он имеет поводы усомниться в вашем авторитете.

А чтобы быть по-настоящему хорошим родителем – нужно очень хорошо помнить, без купюр и без изъятий, какие вы сами были в том же возрасте.

По части наркомании – у нынешних родителей есть изрядное преимущество по сравнению с нашими родителями (я – 76-го года, мои родители – пятидесятых). Мы все – курили траву, по крайней мере. И знаем, что это ничего страшного. И знаем, чем отличается любой иной наркотик – от опиатов. У нас гораздо больше доступной литературы, чтобы знать механизм воздействия.

И, да, опиаты – одно из убедительнейших доказательств того, что нет ни Бога, ни души. Есть просто раздражители опиоидных рецепторов в организме. И они могут быть внутренними эндорфинами, порождаемыми самыми разными причинами, либо – импортом морфинов извне, который аннулирует всякие духовные и нравственные причины довольства. Который просто – поставка веществ, необходимых для счастья.

Чуть перегнёте палку с «сынок, я забочусь о твоём счастье» - он сам позаботится о своём счастье. Подсев на опиаты. И это такое счастье, которого никто и ничто больше ему не даст в этой жизни.

Порой думается, что лучшая формула родительской заботы – «Я в тебя вложился, паршивец, ты мне должен, и ты сдохнешь в муках, если не отдашь мне должок!» :-)

Но на самом деле – это тоже неправомерно. Нет, мы детей заводим ради собственной прихоти, ради собственного удовольствия (и не только сам процесс зачатия тут имеется в виду).
Удовольствие – их растить, всё же. И никогда не скатываться в скулёж вроде «мы ради тебя ночей не спали, мы всё о тебе думали». Это всё неправда и никогда не будет оценено.
Что правда в детоводстве – слова моего шефа Элфреда. Я как раз тогда раздумывал о том, стоит ли заводить ребёнка при моей профессии (а хотелось), и Элфред сказал: «Мой сын – погиб у меня на руках, когда ему был двадцать один, когда он был взводным командиром, выпускником Сандхёрста, в моём батальоне. И поначалу – я проклинал путь, который он выбрал. И проклинал себя, что нацелил его на этот путь, так или иначе, будучи воякой. Но потом подумал: да, его больше нет, но каждое мгновение, когда он был, – это счастье. Тысячи мгновений счастья, которые всегда останутся при мне, покуда меня самого не похоронят. И оно стоило того, поверь, Тёма».

Тогда я и решился окончательно завести ребёнка. Да, с ним может быть что угодно и в любой момент, но счастье – это каждый момент, когда вы вместе.

И не стоит слишком переоценивать свою способность защитить его от любых напастей. Да он в любой момент может сорваться с верхотуры, лазая где-то с пацанами, он может неудачно упасть на воду с вышки, он может попасть под машину где угодно и как угодно.

Что мой родительский долг – учить его так, чтобы он САМ мог противостоять опасностям, а не огораживать его от возможных опасностей, аки царевича Гаутаму, поскольку это просто бессмысленно.

Может ли он подсесть на гер? Надеюсь, нет. Он в свои девять лет знает о гере даже больше, чем я знал в конце школы, и если подсядет – ну, значит, решил то ли сойти с ума, то ли покончить с собой замедленным способом. И когда так – то СВОЕГО сына я не стану даже снимать с гера. Он так решил – и быть посему. А я буду помнить того светлого пацанчика, который был жив до этого решения. Но в действительности, я не верю, что Лёха подсядет на гер хоть при каких-то условиях. Как и никто из моих друзей на него не садился даже в смутные девяностые, когда осведомлённость о действии опиатов не такая была, как сейчас.

Впрочем, да, я загрузился. Безосновательно. Да Лёшка – никаких вообще поводов не даёт заподозрить его в том, что лет через пять ему понадобится гер для решения каких-то жизненных проблем.

Потому что он – умел и в семь лет жарить яичницу, и мы с Женькой безбоязненно оставляли его одного дома на сутки-двое.
А когда ему будет двенадцать – думаю, он охренеет от одного лишь предположения, что ему нужна няня. Или не охренеет, а начнёт торговаться за знакомую стриптизёршу на эту роль :-)

Другие статьи в литературном дневнике:

• 30.07.2013. Грибы и социальная философия
• 29.07.2013. Дети в Интернете
• 28.07.2013. Маразм крепчает
• 21.07.2013. Ладно, о Навальном
• 14.07.2013. Ещё один фактор героиновой угрозы
• 13.07.2013. Корпорации и патернализм
• 11.07.2013. Аллегория советского ВВП
• 07.07.2013. Послушал последнее слово Навального.
• 04.07.2013. Главная угроза для государственности
• 02.07.2013. Собеседование и полиграф
• 01.07.2013. Рабочий анекдот