Вручную
Я бы с удовольствием делал лодки. Лучше, яхты и катамараны. Вместе с оснасткой и парусами, блоками, вантами, мачтами и гиками. Как тогда, восмидесятом, Сашей Хейманом. Намерял, чертил, строгал доски, морил и промазывал ипоксидкой, а потом собирал каркас - вечный, несгибаемый. Резал толстую, полуторосантиметровую фанеру, обтачивал кромку, сверлил дыры, пропитывал до водонепроницаемости и закреплял обшивку. Заказывал знакомым мастерам оснастку - блоки, блочки, муфты, захваты и ручки, а из прыгучих шестов мастерил мачту и гик. Кроил трофейный парашют, строчил загиб и продергивал внутрь струну в нейлоновой оболочке - грот и стаксель. Раскладывал на полу карту - большую, рыжебурую и прокладывал путь взятия Азова.
Еще мебель - стеллажи, столы, буфеты или гардеробы, кровати и стулья, барные стойки, тумбы и тумбочки. Деревянную часть, а может, целиком - от проекта до натуры.
Варил кофе прямо за стойкой - настоящий, смолотый вручную, на кристальной воде и крепкой дозировке. Маслянистый, жгучий, ударный.
Выращивал табак, сушил, молол и крутил сигареты или шил на баб Симином Зингере косухи - мужские, крепкие, надежные, с карманами и заклепками.
Колдовал вместе с Серегой Хамоном над осенним сидром и бархатным пивом, творил по капле самогон, брусничную настойку, рябиновку или клюквянку и жарил под руководством Максика свиные отбивные в панировке.
Топил под нескончаемое офицерское бубубу баню, ту самую, с окошком для ног - подолгу, с листьями и ароматами, ледяной водой и дубовым веником, бродил с Хейманом по Петербургским закоулкам или тягал железо в подвале на Свердловском.
Рисовал, писал от руки или печатал на старом ремингтоне, а пятничный вечер , под Ленкину имитацию Вертинского или футбольный чемпионат, просиживал Твисте.
Ходил с дедом в лес, обязательно пешком и непременно с рюкзаком - термос с чаем и бутеброды с докторской, вечерами слушал взахлеб папины истории за университетскую юность и просиживал воскресенье в подвале на Омской глядя как Витя Бокраев месит Икара.
Играл в самопальном джазе протяжные блюзы, выслушивал до капли Жуковского Скрябина, Кербелевский театр или помогал Теушу проявлять фотографии.
Бегал по парку рядом с Мишкой Бойко на ходу обсуждая распознавание образов, просиживал часами перед доской, где Борис Зельдович расписывал нелинейно-световые эффекты или возражал Гохфельду на интеграл энергии.
И повторяя про себя Гренада, Гренада, Гренадаснова и снова внимал Наде Высоковской из стэма, с нетерпением ждал в гости Борю Морозова, летом шабашил на смоляных крышах или речных подмостках вместе с Сашей Кауновыми или стучал со всех сил "оу, дарлинг" сидя рядом с Лехой Симоновым у Цвиллинга.
Во все глаза, притаившись на заднем ряду старенького Знамени, смотрел в двухтысячный раз Сталкера, Зеркало или Подранки, полночи слушал Кримсоновский ряд, а потом, уже под утро, вместе с Элькой и Васей собирал грибы вдоль детской железной дороги, рельсы для которой Крупп изготовил аж в тысяча девятьсот четвертом году.
Лежа на диване снова и снова перечитал Ремарка - о яблоках и дождях, любви и дружбе, предательстве или геройстве, решал хитро-функциональную Заляпинскую задачу на сходящийся в банаховом пространстве ряд под моцартовскую соль-минор и мечтал о томительном танце-объятии.
Это и есть ностальгия, тяга повсюду быть дома. Теплая, сентиментальная, бархатная, когда все родные и близкие, живы, рядом, и впереди долгая жизнь - радостная и успешная, полная удивительных открытий и бурных чувств, материнской и заботы и отцовского одобрения. Вечная молодость.
Но даже в самом расчудесном вращении - юном, бархатном и светлом, до краев заполненном высокими предчувствиями и любовными мечтаниями, таились грядущие потери и внезапные обретения, многие печали и нечаянные радости - культуризм, гитара и сумасбродство, книги, пластинки, красный диплом и потеря лаборатории, ранний брак, вынужденные второй институт и вторая профессия, десятилетняя пьянка, адвокатура и второй брак - никаким планом не предусмотренный, внезапный и настоящий.
Но главное, самонадеянность и вера в собственную исключительность, нелепая уверенность в том, что мне под силу в пять минут освоить любое, пусть самое сложное дело или профессию, договориться хоть с богом, хоть с чертом, и вообще, оболтать кого угодно. Запудрить мозги, прорваться или взять штурмом.
В миг, как по мановению волшебной палочки, все выправить, переделать, переубедить или переходить. Бросить пить, перестать жить двойной жизнью и существовать под чужими личинами, изображая из себя крутого.
Успех - спортивный, музыкальный, научный, юридический, интеллектуальный. Женщины, заработки, имя, престиж и авторитет. Большая квартира, офис, дача и машина с водителем. Отдых за границей, стильные шмотки и полезные знакомства. Сильные мира сего, элита.
Все получалось, даже инженерия. Работал рядом с гениями, заведовал лабораторией,и делал сверхсложные вещи. Стал чемпионом города по культуризму, собрал отличную джазовую коллекцию винила. Начитался всякой литературы, русской, советской, зарубежной.
Водил знакомство с блестящими музыкантами, актерами и режиссерами, физиками, профессурой и директорами, знал выдающихся спортсменов, чемпионов мира и педагогов, руководителей всех уровней, судейский, прокурорский и милицейский корпус. Авторитетов и крутых, фарцовщиков и бизнесменов.
И не просто знал, а плотно, долго и доверительно общался.
Прокатился по Италии, Испании, Венгрии и Кипру, побывал в Литве и Марокко, Израиле и Казахстане, Украине и Чехии. Пробовал чудесные кухни, пил волшебные вина и курил изысканные табаки.
И затормозил. Сначала с пьянкой, потом с одиночеством и, наконец, целиком. Растущее, престижное потребление перестало быть сверхценным. Убавились полезные знакомства, банкеты, фуршеты и презентации.
Сосредоточился на семье и работе, спорте. Размышлениях, беседах и письменах. Переосмысление, высказывание и поиск давних запечатлений - обращение утраченного времени.
Настоящего, личного, рукотворного, выстраданного и выпестованного - не так много, но и немало. Гитара и джаз, турник и дорожка, отказ и от пьянки и второй брак. Лазерная лаборатория, профессиональное арбитражное адвокатство и эссеистика. От психологии-сейчас к бытию и душе, богоискательство и метафизика.
Узнал себя в отце, деде и еврейских педагогах-наставниках, понял,что русское начало тянуло со всей силы туда, где мир вот-вот проснется - к первому богоявлению, именно поэтому испугался церкви, но не удивился на смерть деда Саши. В кошках и собаках, ибо проникся и сострадал.
В тех, кто горел куражом и бесшабашной смелостью, силой и мужеством, поскольку стремился стать похожим, дорасти, посильнеть и похрабреть.
И в тех, кто постыдно бежит от проблем, прячется и не хочет слышать неприятное - не хочет признавать правду и пытается перевесить ответственность и риск.
И в тех, кто ревнует от самого себя.
В тех, кто ради выгоды готов на многое, и в тех, кто не готов пожертвовать малым, в тех, кто стоит насмерть из принципа, и в тех, кто отменяет принцип при дальних отзвуках грома.
В тех, кто истово верит, и в тех, кто истово отрицает.
Все было в мне, у меня и со мной - семья, двор, школа, институт, две работы, клуб, своя семья, потом, вторая, город и страна.
Друзья, приятели, знакомые и случайные прохожие. Наука и искусство, война и Холокост, Гулаг и Космос. Слово, бог и душа.
По отрицанию или принятию, соединению или отстраненности.
Нашел место - свое, там где все случилось и случается до сих пор - жизнь и самое важное, где родился и проникся словом, пребывал в раю и, вкусив от древа познания, изгнан. Где вращается детство и двор, школа и юность, где восходит и заходит солнце и где темное небо оборачивается медным отблеском уходящего света.
Ленина, Цвиллинга, Тимирязева и Пушкина. Российская и Свободы, Коммуны и Каслинская, Орджоникидзе и Советская - от Спартака до Политеха.
Селеби-бор, выросший из реки и леса, крепости и дороги, войны и усилия.
Отказался от нигилизма и безбожия, а открыв метафизику и античность, презрел модерн. Целиком. Расстался с авангардным искусством, андеграундом и веселым шестьдесят восьмым, закрыл либеральный салон и обрушил приоритет материального.
Поменял время - и вчера стало сегодня, а сегодня, мигом, неровно дышашим краешком настоящего.
И на любом из кругов открывается, вбирается или отталкивается другой. Мир и человек - либо, если узнал себя, становится своим, не узнал - чужим и опасным.
И тем не менее, свой-чужой, родной, близкий, другой или посторонний, есть герои моего присутствия, моей недописанной книги, моего никогда не законченного романа.
Другие статьи в литературном дневнике:
