Островский
Пересмотрел на праздники «Жестокий Романс» Рязанова по пьесе Островского «Бесприданница». Захотелось тезисно сформулировать некоторые мысли...
– Островский оттолкнул меня в школьные годы, потому что советская программа по литературе привычно выбрала его «Грозу» в качестве очередной идеологической дубины против царизма. Мало того, нас заставляли читать пьесу глазами критика Добролюбова с угодливо сформированными выводами.
– Мои отношения с драматургом начались значительно позже, уже после 20-ти. Впрочем, вызывая интерес, он, подчас, внутренне отталкивал и тогда. В 30+ я осознал причину: Александр Николаевич приглашает подойти к краю и заглянуть в Бездну. Если хватит мужества – всмотреться в эту пропасть. А при благодати духа – научиться жить с этой картинкой вне всякой надежды на счастливый земной финал. Что очень страшно. Поневоле отвернёшься и выдумаешь спасительную ложь.
– В этом смысле, стойкая неприязнь, а то и фобия почвенников и ролевиков к фамилии классика легко объяснима. Островский безжалостен: никакой «православной империи» на Руси никогда не было, всяк монархический уклад, помноженный на традиционализм, сословность и комфортную не критичность сознания, располагается где-то посередине между язычеством и Ветхим Заветом; о Новом и речи быть не может.
– При всём этом, в отличие от Достоевского, путь к преображению через мытарства и страдания Островский не предлагает: это просто бессмысленная земная пытка, которую надо претерпеть с достоинством и не убить в себе человека. Потому что, вне зависимости от т.н. «воцерковлённости», злодей в этой жизни так и останется злодеем, волк – волком, и у человека, благодатно сопротивляющегося Злу, куда больше шансов уподобиться им, нежели исправить. Вот – один из ракурсов той самой Бездны Островского.
– Глупость, произнесённая умным человеком, не делает его дураком, но и не становится мудростью. Островский, будь то драма «Бесприданница» или тонкая ирония «Женитьба Бальзаминова», не менее наглядно, чем Чехов, показал нечто схожее: сословное свинство по законам флоры и фауны не перестаёт являться таковым, если исходит от человека в рясе или дворянина с безупречными манерами и языком. Напротив, становится ещё чудовищнее.
– Сам Островский, внук священника и сын дворянина в первом поколении, презирал и тонко высмеивал всякую «кастовость» по крови и положению в обществе, а не по способностям и талантам. В этом смысле, удивительно, что монархия его терпела и не мучила, подобно Пушкину и Лермонтову. Но верно и иное: у Александра Николаевича не было ни единого шанса на Руси стать тем же, кем является в Британии любимый им Шекспир. И вовсе не по причине недостатка талантов.
– Никаких «рецептов» в пьесах и драмах Островского нет. Кроме единственного: когда быт и уклад социума изначально «заточены» на то, чтобы калечить душу человека, превращая слабых – в трусливых лицемеров, а сильных – в прагматичных сребролюбцев, выход из Бездны один: отчаянно драться за право остаться собой, несмотря на ежедневное сопротивление вокруг под маркой светских и религиозных причин.
– Он, конечно, прекрасно знал, о чём говорил: сам Островский презрел ради литераторства навязываемую отцом перспективную карьеру юриста, 20 лет прожил с умной и отзывчивой женщиной-простолюдинкой Агафьей Ивановной, лучше иных понимавшей его душу и произведения (официальный брак в силу сословных различий был невозможен) и дошёл до Черты с редким внутренним осознанием: все жизненные ошибки были его личными, а не навязанными чьей-либо волей извне.
А Суд, милосердие и конечная участь – уже вне его воли.
Другие статьи в литературном дневнике:
