Хитрая штукаПильгер перекрывал все. Огромная игла, сработанная довоенным круппом, раз разом втыкалась в раскаленную заготовку и наворачивала ее вокруг себя. Быстро, жестко, горячо и напористо - шум и ярость, жар и грохот тысячи орудий. Бесшовные трубы, Как-то поехали на картошку. Всей кафедрой - осень, хляби, рядки и закусон. Сашка рассказывал за еврейский вопрос - подробно, начиная с конца девятнадцатого века. Волосы дыбом, особенно революционная деятельность - вот тебе и ботаники с циркулем, лево-правый блок. Дети Бунда. Я деревенский житель- Шоссе Волоколамское… Реки перевивы зеленые… Поля,перелески снова Где каждое утро девственно, Это его стихи, Кауновские. Когда твое говорит с тобой, когда откликается улица, природа, погода - гонит или манит, пугает или радует. *** Иногда чувствую бессмысленность опустошенности или пустоту без смыслов. Предчувствие. Доброе, недоброе, какое-то - а вдруг, а как, а может... Если с ленцой, подстраховкой и гарантированной положительной реакцией на любой результат - имитация, вроде, участвую, но не всерьез, по приколу, от нечего делать - лучше скажите спасибо, что вообще пришел. Ленинский субботник, общественная нагрузка - так и быть, схожу в школу, институт, на работу или поликлинику. Женюсь, сгоняю в магаз или вынесу мусор, но будете должны. Почему хочется увидеть того, а этого совсем нет, хотя на другой день все иначе - от первого равнодушно воротит, а второй - желанней всех живых.
- Ты где? Даже не сразу узнал - голос в трубе был знакомый и совсем не древний, неужели Сашка... - Каунов, ты !!? Наконец объявился - чуть прихрамывает - так и раньше припадал, поседел, что естественно, на сантиметр сбавил роста, а так все тот же, неугомонный и подвижный - кофе будешь... Вечерком посидели от пуза, как когда-то тогда - при кровавом режиме, разумеется на кухне, под водочку, сало и селедочку, маринованные огурчики и черный хлеб, без упирания в телефон, фотки или селфи. Поговорили с размахом, зацепили революцию, его родню, которая за красных, родню, которая за белых, за Ленина и Сталина, шестидесятников и письмо сорока двух. Широким цугом. Евтушенко, Скрябин, Мессерер, Окуджава и куча других менее известых общих знакомых. Да какой в разы, десятки, если не сотни, может быть, тысячи или миллионы. Современность их съела. Или не выросли, не вылупились, не развились. Отрицательная эволюция, имитация, скроенная под выгоду, и поэтому уживается все - толерантная личина с абсолютной внечеловечностью, без всякого диссонанса или тяжести, душевных мук и тягостных раздумий. Сашка рассказывал за молодые проделки, как летал в Ташкент, чтобы разыграть барышню - ночью стучал в окно и исчезал, или просил друга позвонить на межгород и от его имени начать разговор - алло, привет, это Саша - слышимость нулевая, поди пойми кто, а сам уже стучал в стекло переговорной. Как тащил на руках Окуджаву с памятного, антисемитского выступления Васильева на съезде, а потом, уже в девяносто третьем, тот подписал знаменитое письмо сорока двух. Рыбная ловля на Крымском сейнере, собрание на Метизке, банк Резерв, Универсальная биржа, Парамонова и Боровой, Ходор и Травкин, писатели, поэты, режиссеры, ученые - бесконечная череда, но, главное, личное участие, вовлеченность по-полной - страсти и споры, ругань и единение, а ставка больше чем жизнь. *** Человек - штука хитрая. С одной стороны, слово "я" исчерпывает смысл сущего целиком, с другой, всякое частное проявление - суть феномен. © Copyright: Адвоинженер, 2020.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
