Ислам Каримов тяжело поднялся из кресла, словно преодолевая невидимую гравитацию. В висках стучала кровь, дыхание сбивалось, мутило в животе, а в глазах — раздражение и усталость. Возраст безжалостно напоминал о себе, но президент был убеждён: лишь он один способен удержать страну от распада. Он видел вокруг одни угрозы — врагов извне и предателей внутри, призраки гражданской войны, разложение нравов, фанатиков, готовых взорвать общество, и двойную тень — с Востока и с Запада. Иногда всё это сливалось для него в единый, тёмный образ хаоса.
«Я — страж, оберегающий ваш покой», — твердил Абдуганиевич узбекскому народу, и народ, привыкший к покорности, принимал его слова как данность. Так год за годом диктатор оставался у власти, опираясь не на законы и Конституцию, а на страх и безысходность. «Я, и только я — ваша судьба», — внушал он. И восточная жизнь, где раболепие давно стало привычкой, давала для этого благодатный грунт: деспотия и лицемерие были неотъемлемой частью системы.
Каримов подошёл к окну и на мгновение замер. Ему показалось, что солнце сжимается, превращаясь в тугой огненный шар, словно готовый рухнуть в себя самого. В груди кольнуло недоумение. Но он отмахнулся: есть дела поважнее.
На столе его ждали папки — каждая из них была целым миром.
В одной — судьбы тех, кого следовало вычеркнуть из жизни.
В другой — имущество, что ещё можно было отнять.
В третьей — новые назначения, блеск наград и пустая суета карьер.
В четвёртой — отчёты о проделках дочери Гульнары за границей.
В пятой — сводки о происках внешних сил, о заговорах и тайных планах.
В шестой — потенциальные союзники, которых нужно держать на коротком поводке.
В седьмой — доносы, пропитанные ядом зависти и страха.
Каждая папка была тяжелей свинца, но он видел в них подтверждение своей миссии. Он один — над всеми. Он один — хранитель порядка.
Дверь приоткрылась бесшумно, и в кабинет вошёл референт. Молодой, сухощавый, в строгом костюме, с аккуратными жестами и вкрадчивым голосом. Его движения были мягкими, словно он всё время опасался потревожить покой хозяина. Взгляд — почтительный и немного потупленный, как у человека, привыкшего быть тенью.
— Хазрат, в приёмной ждут генералы и министры, — произнёс он, наклонившись чуть вперёд, как будто от его слов зависела собственная жизнь.
— Подождут, — хмуро буркнул президент. — Не впервой им. И пускай никто не уходит!
— Я передам, — быстро кивнул референт и бесшумно удалился, оставив за собой запах табака и бумаги.
Каримов усмехнулся. Он знал: никто не посмеет жаловаться или возражать. Никто не рискнёт даже намекнуть на недовольство. Его власть держала страну в цепких, железных пальцах. Жизнь подданных значила для него не больше, чем сухие строчки в отчётах. Сотни или тысячи могли исчезнуть ради одного — его спокойствия. А его спокойствие Ислам Абдуганиевич отождествлял с безопасностью государства, с самой идеей стабильности.
За окном солнце продолжало сжиматься, краснея, словно в агонии. Он задержал взгляд на этом странном явлении и отмахнулся: иллюзия, результат усталости. «Перетрудился», — подумал он и ослабил галстук. Но шум в голове не стихал, а перед глазами плыли стеклянные искры, будто тянущиеся червячки.
И вдруг в этом мареве стали проступать лица. Одно за другим — политиков, журналистов, учёных, тех, кто когда-то осмелился идти против него. Одни были стерты в лагерях, другие изгнаны прочь, третьи исчезли бесследно. Их тени скользили перед ним, и в душе властителя вспыхнуло странное чувство. Он не испытывал сожаления или вины. Наоборот — это доставляло ему мрачное, почти сладостное наслаждение.
Сам процесс устрашения, процесс исчезновения «врагов» наполнял его странной гордостью. Мир становился чище, безопаснее. Каждый раз, когда один из них уходил в небытие, он чувствовал, как мир подчиняется его воле.
Каримов ещё некоторое время сидел в кресле, слушая гул в голове, наблюдая за краснеющим солнцем. Оно будто тянулось внутрь себя, превращаясь в багровый сгусток, — и вдруг всё оборвалось. В груди что-то хрустнуло, тело утратило опору, и он обмяк, сползая в тень кабинета.
Когда он свалился, солнца уже не было. За огромными окнами зияла чёрная дыра, окружённая огненным диском. Её дыхание, медленное и безжалостное, казалось, втягивало сам воздух из зала, стены дрожали от её немого присутствия.
В этот миг двери распахнулись, и вбежали чиновники. Генералы, министры, секретари, референты — все они закрутились в суете, сбились в толпу. Кто-то поднимал его безжизненную руку, кто-то пытался нащупать пульс, кто-то уже кричал приказы и звал врачей. Их лица были искажены страхом, лояльность рвалась наружу в виде паники, каждый хотел доказать, что именно он — нужный, верный, незаменимый.
Но никто из них не посмотрел в окно. Никто не заметил, что мир изменился. Что солнце исчезло, уступив место всепоглощающей черной бездне. Они бегали вокруг мёртвого тела, хватались за бумаги на столе, за телефонные трубки, за рукава друг друга, но за стеклом уже горело небо, и воронка космоса разверзалась над их страной.
Чёрная дыра росла, её сияющий диск пульсировал, и казалось, что она смеётся — над тщетностью власти, над страхом, над верностью и предательством.
И лишь безжизненное тело диктатора и палача узбекс кого народа лежало в кресле, как последний символ эпохи, которую она — эта чёрная пасть вселенной — поглотила целиком.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
