Писателя всегда тревожит, свербит одна и та же мысль: не является ли мое произведение «болтливым, незначительным»? «Достаточно ли интересно то, что я вещаю городу и миру? Ведь столько уже написано всеми и обо всем. Толстой, Достоевский, Чехов, боже мой… куда я-то лезу?»
Но резонные соображения, говорит Трифонов, - никого почему-то не останавливают. Истинной литературы накоплено человечеством не так уж много, однако есть, конечно, могучий и прочный костяк. Но сколькона этот костяк наросло сала – литературщины!
«Вот еще одна громадная трудность в работе: угадывать литературщину. Ведь это оборотень. Это вурдалак, который прикидывается хорошенькой девушкой, соблазняет, заманивает. Как трудно бывает отказаться от какой-нибудь изящной метафоры, от пейзажа «с настроением»! Попробуй угадай, литературщина это или литература. Ведь так красиво. И ни у кого как будто не украдено. Вот это «как будто» и пугает». Нет в природе такого «счетчика Гейгера», который определял бы степень излучения литературщины». Самому приходится определять, но это бесконечно трудно, особенно у себя. «Ведь все, созданное твоим родным воображением, кажется тебе драгоценностью».
Что такое литературщина? «В литературном мире, - пишет Юрий Валентинович, - происходит инфляция: литературщина – это наштампованные миллиардами бумажные деньги. Может быть даже проще: литературщина – это отсутствие таланта. Впрочем, тавтология. Все равно, что сказать: бедность – это отсутствие денег. Нет, пожалуй, вот: литературщина – это что-то жёваное. Вроде жёваного мяса. До вас жевали, жевали, все соки высосали, а теперь вы начинаете работать челюстями. Куда как приятно. О, черт возьми, да как ее распознать? В том-то и окаянная сложность, что: у д р у г и х в и д н о, а у с е б я
н е т».
Самоирония Трифонова поразительна! Его отношение к слову надо исчислять «по гамбургскому счету». Не могу удержаться от соблазна, чтобы не процитировать целиком концовку его размышлений на эту тему.
«Литературщина многолика. Это избитые сюжеты, затасканные метафоры, пошлые сентенции, глубокомысленные рассуждения о пустяках. Это и – почти литература, во всяком случае, нечто похожее на настоящую большую литературу. Это длинные, на полстраницы периоды с нанизыванием фраз, с нарочито корявыми вводными предложениями, утыканными, как гвоздями, словами «что» и «который» - под Толстого; или такие же бесконечные периоды, состоящие из мелкой, психологической требухи – под Пруста. Это сочные, влажные, сырые, мглистые нежно-палевые, пропахшие дождём и гарью пейзажи – по Бунина. Это занудливые, но многозначительные «разговоры ни о чем» - под Хемингуэя.
Господи, как трудно заниматься этой работой! Сколько кругом опасностей!»
А дальше Трифонов смеется над собой: «Прочитал только что написанную страницу и увидел: сплошная литературщина. Нагромождение метафор. Литературщина сравнивается с салом, с вурдалаком, с хорошенькой девушкой, с радиоактивными излучениями, с жёваным мясом и еще с чем-то. Автор в ажиотаже собственной безвкусицы не захотел расстаться ни с одной из метафор, иные из котрых более чем сомнительного качества, и в результате погубил доброе дело: нанести крепкий удар по литературщине».
Так или иначе, замечет писатель, внятно ответить на вопрос «Что же такое литературщина?» автор не смог или не захотел. «Увиливал, уходил от разговора, изощрялся в остроумии и бросил читателя в недоумении. Эту страницу я оставлю в таком виде, как она написалась, чтобы показать змеиную суть литературщины и как трудно с этим ядом бороться».
