Марк Твен– Америка нуждалась в нём и О.Генри более, чем в Лондоне и Драйзере. О той части литераторского мира, что бесконечно спорит о Джойсе или Набокове этого не скажешь: Марк Твен аккуратно втиснут на полочку с надписями «сатира» и «рассказы для юношества». Но странным образом, не являясь ни эстетом, ни проводником веры вроде Честертона и внешне годясь на роль карикатурного писателя с сигарой, мистер Сэмюэл Клеменс явил жизнью куда больше добродетелей, чем высшая лига литераторов, требующих развитого художественного вкуса и ознакомления не только с романом, но и его историческим контекстом с критикой современников. – Марк Твен был и останется насущен в любом обществе вовсе не по причине внешней простоты восприятия. Язвы общества, с одной стороны скованного религиозными догматами, а в реальности – творящего вкусовщину и беззаконие язычников, он ощущал с детства, и сатира оказалась наиболее безопасной и примиряющей формой творчества – тем более, что всякое обличительство претило ему самому. Это понимали Фолкнер и Хемингуэй, которых любой критик поставит выше Твена, произнося сентенции «о роли в искусстве». – «Шинель» Гоголя – как для американской литературы, так и для обывателя – то место в Истории, на которое Марк Твен никогда не претендовал, именно поэтому его и заняв. Тот, кто мечтает о романтике полноводных рек и разочаровывается со временем даже в лучших друзьях, проходит путь, который не постичь на лучшем курсе лит. факультета. Там, где начинающий автор с внушительной теоретической базой пытается нащупать стиль и расслышать собственный голос, этот американец повествует глазами очевидца, свободный от обременительной стилистики и тяги к эпосу Драйзера и Митчелл. Как и в случае с О. Генри, это та простота, которую невозможно подделать – к примеру, из желания угодить неискушённому плебсу. Эти голоса не лгут, лишь иронизируют и пускаются, подчас, в чёрный юмор, дабы не сойти с ума от пропасти между книжным и реальным мирами. – В самом колючем подростковом возрасте я легко впускал Твена в свой маленький мир – он обладал свойством не только его расширения, но и мог явить самую крепкую заочную дружбу. Том Сойер – не «персонаж», а я сам, сбежавший из опостылевшей школы, и то немногое, что его занимает по-настоящему – приключения и романтика с Бэкки Тэтчер. Гекльберри Финн – наикрутейший парень, которого я знаю во всей подростковой литературе. Но и позже, когда гормоны успокоились, а протест приобрёл более внятное и философское наполнение, слухи о смерти Марка Твена в моём микрокосме оказались явно преувеличенными. – Потому что не только литераторство, но и сама его жизнь, вне декларации современников и биографов об особых достоинствах и духовных добродетелях, не отпускает меня и сейчас: брак по взаимности с протестанткой Оливией, оставившей надежду обратить мужа к своим ценностям и ни на секунду не усомнившейся в его верности в дни прозябания и высоких тиражей. Публично высказываемое неверие во все религиозные институты – и способность растопить сердце скряги-мецената Роджерса, в том числе ради бескорыстной помощи молодым писателям. – Сердце не обманешь, и если лететь в Америку конца XIX века на машине времени, то предварительно напросившись в гости к нему и О.Генри. Веранда, стол, сигары и виски с апельсином – всё, что нужно, чтобы понять об этом мире чуть больше, чем сейчас. В минуты таких мечтаний меня посещает абсолютно самонадеянная мысль: я пойму обоих, при всех известных трудностях перевода. Потому что этот язык превыше грамматики и фонетики, спускаясь к более древним предтечам – душе и восприятию.
© Copyright: Константин Жибуртович, 2022.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
