Печорин и литературные фарисеиКажется, никто из моих друзей-знакомых особо не вспомнил день рождения Лермонтова. Ок, я сейчас попробую. Длинновато, извините :)
«Ваш тезисный образ Печорина пародирует самого Лермонтова, произнёс мне один литературовед, – только Михаил Юрьевич сделал героя своего времени статным красавцем в противовес собственной внешности: низковат, кривоног, желчен, язвителен, etc. На самом деле, Печорин – это иное, и параллели с автором романа неправомерны, даже невзирая на общность биографии и Кавказ». (Даёт ссылку на собственное эссе). Читаю. Перечитываю. Во-первых, стилистика. Ни шанса на соразмышление. Я вещаю, и у меня триста авторитетных цитат на любое возражение. Во-вторых, язык. «Фатум Печорина не только квинтэссенция сознания Лермонтова, спроецированного на устои общества переходного периода, от сословной архаики мышления к урбанистической и более демократичной городской. Как произведение с многомерной тональностью, «Герой нашего времени»… и тэ дэ. Я думаю о том, что адвокат по профессии тов. Ульянов-Ленин лучше ухватывал суть русской литературы, чем все эти маститые критики, пусть и манипулируя трактовкой образа Льва Толстого в интересах своей партии. Я думаю, что все эти «веды» искусства куда в большей степени виновны в утрате интереса к русской литературе, чем эпохи, технический прогресс и нравы новых поколений. О чём прямо сообщаю ему. Реакция предсказуемая, и я выхожу из диалога, поскольку он лишён смысла. Её суть – твои мысли о Лермонтове (Грибоедове, Пушкине, Тургеневе) ничем авторитетно не подтверждены. Можно поделиться на частной странице в соцсетях. А мои исследования читали студенты лит. вуза, и опираясь на них, сдавали сложный экзамен! У меня к нему всего один, последний вопрос: Скажите, вы верите в подобную педагогику, без шанса на соразмышление, потому что «кто мы такие, чтобы судить о классиках, даже на основе личного прочтения! Лучше штудируйте Белинского или Лотмана!». Глас вопиющего. Почитание бронзовых скульптур, обложенных лит. хрестоматиями – тоже одна из форм жизни во Вселенной. Но точно не моя. Даже чудо, что мы разговариваем на одном языке и слышим какие-то слова.
– У Печорина есть всё, чтобы стать Фаустом русской литературы. Он не пресыщенный, пускай и умный флегматик Онегин и не изящный теоретик-нигилист Базаров. Красавец-офицер, человек острого ума, действия и безошибочной интуиции. К тому же, с незаурядными литераторскими способностями (дневники). Биография такой личности не может быть заурядной, безотносительно географии и суммы внешних обстоятельств. – Но на Руси образ Печорина умещается в одну строку песни БГ «Тень» – «я так долго был виновен, что не знаю, зачем я дышу». Здесь простят Рогожина, поймут и отчасти, но оправдают Тоцкого или Свидригайлова, отыщут благочестивые мотивы в богатом старикане, покупающем путём брака юное женское тело. Но только не этого красавца-офицера, который в лучшие дни близок к воплощению замысла о человеке. Слишком невыносимо. Слепит и вызывает зависть. А прощение заблудшего дурачка – не прощение. Скорее, повод потешить тонко сокрытое чувство личного превосходства. К тем, кто выше, умнее и сильнее (во всех смыслах), прощения нет. Как бы вдарить разок, да взять хоть малый, но реванш. Рокотов, в этом смысле, идеальный собирательный образ. – Урок (и Мэри, и Грушницкому) Печорин преподносит жестокий, но жизненный. С самого начала это нелепая и в чём-то даже уродливая комбинация: жених – франтоватый болван, свято убеждённый, что женщин побеждают напором и повышением в звании. Невеста (пускай даже, это восприятие из фантазий Грушницкого) – юная и кокетливая особа, убеждённая, что её красота позволит вершить неспешный выбор из множества кандидатов, а к ней самой в будущем союзе нет ни единого требования, исключая житейско-формальные в соответствии с тогдашним этикетом. После 30-ти я осознал: жалобить меня бессмысленно, я во всей этой истории целиком на стороне Печорина. И простить его тяжело не за Мэри, а за Веру. Там, в самом деле, трагедия. – Вторая и последняя трагедия романа – расставание с Печориным единственного подлинного друга, доктора Вернера. Лермонтов мастерски вывел, что они и сплетничают-то не из любопытства, а от скуки бытия. С усталостью тех, кто знает о жизни чуть поболее, нежели дозволено. Доктор Вернер прекрасно понимает, что Печорин прав, и символично то, что Грушницкий промахивается на дуэли. Но он не в силах простить ему то, что ядерное оружие своего ума Печорин направил против франтоватого пижона Грушницкого. Как и то, что внешняя правота Печорина оборачивается смертью. В самом деле, наивысшей добродетелью в той истории было бы промолчать и отойти в сторонку. Но скука, скука бытия… И интерес Мэри, который Печорин мигом учуял. В том контексте – без шансов промолчать и «умыть руки». – Лермонтовский «сверхчеловек» имеет мало общего с ницшеанским типажом или базаровским нигилизмом. Это тот, кто не находит сокровенных смыслов в предначертанном Колесе Бытия и не удовлетворяется готовыми ответами. А свои отыскивает далеко не всегда. Дело в том, что обе парадигмы той эпохи – гибель в бою от чеченской шашки или выход на пенсию с родовым поместьем и юной девой в награду – Лермонтов (устами Печорина) полагал одинаковой пошлостью. В этом восприятии, мы с ним родственные души, безотносительно условностей веков и биографий.
«И тогда в груди моей родилось отчаяние – не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой». (из монолога Печорина Мэри) © Copyright: Константин Жибуртович, 2022.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
