Осторожно, субъективно!Из трёпа в мессенджере
– Мне уже интересно. – Я не ради провокации. Это субъективно. Тем не менее, любой поэт со способностью как-то отрефлексировать созданное и попытаться взглянуть на стих со стороны, должен задаваться вопросом: это достойно публикации? Понимаешь, есть считанные случаи, когда автор сам прекрасно осознаёт, что создал очень сильную вещь. Как пример – «Слово» Гумилёва, «Баллада о прокуренном вагоне» Кочеткова, «Свидание» Пастернака. Здесь рефлексии не нужны. – Ай да Пушкин, ай да сукин сын! – Именно. В остальном… Вот здесь у Мандельштама меня ничто не тронуло: ни слог, ни образность, ни невысказанное. Ничего. Бродский для меня наголову выше. – Просто, тебе незнакомы и оттого чужды образы поэта. – Это да. Как и с Блоком. Да и Цветаеву с Ахматовой я люблю больше всего там, где они поднимаются над женской природой («сердце, будь же мудро»). Но дело не только в этом. Стихотворение – повествовательное. – И что из этого? – Для меня это плохая поэзия. Я сейчас уже выгляжу варваром, или пока не совсем? – Да, но мне интересно. Может быть, не «плохое». А… несозвучное, что ли… – Ты знаешь, года три назад одна поэтесса попросила дать определение поэзии. Я написал – «невозможность выразить иначе». Потому что для остального есть проза. Она не спросила: а в чём смысл поэзии? Для меня ответ очевиден. «Как я переношу небытие на свету» из гениального «Натюрморта» Бродского. Попробуй дать ответ – как? И стихами, и жизнью. И в идеале – чтобы не говорили, что «человек был сволочной, но стихи писал хорошие». Это в идеале. Вот как переносил небытие на свету Есенин, например, мне несозвучно. Опять-таки, его вечный конкурент Маяковский в ранней лирике – намного глубже. Разница такая же, как между эстрадным шлягером «о любви» и умным роком. С Мандельштамом ещё вот какая история… Он (как и Гоголь, к примеру) в идеале видел себя не просто крупным литератором, а советником императора. Эдакий «президент всея поэзии на Руси». – Понимаю. Тебя это отталкивает. Меня тоже. – Не «отталкивает». Такое представление о поэте мне чуждо онтологически. Я знакомому поэту из Самары об этом говорил в свои сопливые 20 лет. Что это смерть для литератора любого дара – «глас императора», площади и стадионы. – Мандельштам страшно пострадал. – Да. Страшно. И умер без точной даты и могилы. Но означает ли это, что мученическая кончина возводит в сонм непререкаемой классики его стихи? – Нет. Но скажи, помимо хроник «небытия на свету» есть в поэзии нечто иное, для тебя? – После небытия зажигаешь свечу. Зажги! Или попробуй. Вот сверхзадача! А не рефлексии о городе-абьюзе, который не отпускает, мечты о цыганках и южных красавицах, или констатация бесстыдства власти, как у Мандельштама. Неинтересно. Нечего почерпнуть. Но я прошу прощения у всех, кого сейчас обидел своими словами.
© Copyright: Константин Жибуртович, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
