Из былого

Константин Жибуртович: литературный дневник

В мои прекрасные 20+ в Ночном Канале на радио под утро выживали двое-трое, после всего выпитого и сказанного в эфире. Я всегда был стойкий к алкоголю (просто данность) и часто засиживался до рассвета с самарским поэтом, тоже Костей, на 7 лет постарше меня. Помимо реплик «как возможно не полюбить Джойса и Достоевского?!?» там присутствовала ещё одна сквозная тема.


– Старик, говорил мне поэт с привычной экспрессивностью, подливая коньяк – пойми, это абсолютно нормально, когда один литератор ни во что не ставит другого, публично обзывая лабухом, а тот, например, в ответ произносит, что ты вообще глухонемой к настоящим рифмам. И так далее.*


– Обе эти оценки, скорей всего, преувеличение. Или вовсе ошибочны – возражал я, скидывая остатки сна.


– Скорее всего – да. Но этот конфликт движет искусство. После срача оба могут написать сильные вещи.


Едва начав бриться лет в 16, я уже придерживался иных взглядов. Мимо чуждого – проходим без комментариев; поклонников они не разубедят, а согласные и так знают о твоём отношении. Если кто-то создал очень сильную вещь, произносить вслух «ах ты сукин сын, я так не способен!» нужно самому себе, предварительно убедившись, что никого нет рядом. Или – честно отдать должное. Потому что лепет «критики» на «Евгения Онегина»** от современников Пушкина меня забавляет настолько, что я перечитываю (время от времени). В моём компе этот файл назван «Жаба душит».


Кто выглядит жалко на дистанции столетий – объяснять излишне.


Оттого весь этот творческий srach мне безынтересен. Как и негласный кодекс на тему «как нести себя в литераторских и иных творческих кругах».



*Из записных книжек Маяковского:


Как начался промеж большевиками разговорный зуд,
думал, они друг другу глотки перегрызут.
А после X съезда,
в рот те дышло,
партия-то из разговоров окрепшая вышла.


Вот в этот «зуд» с практической точки зрения я никогда не верил. Каждый, кто пришёл к осознанным ценностям не по причинам «старшие сказали» или «в книгах прочёл» останется при них. Количество пикировок отчасти обогатит восприятие, но ценности – взаимно – не изменит.



** «Евгений Онегин» – эталон не стихосложения, а русской словесности. Мне это очевидно даже в редко цитируемых фрагментах, например:


II


Как грустно мне твоё явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Или мне чуждо наслажденье,
И всё, что радует, живит,
Всё, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу мёртвую давно,
И всё ей кажется темно?


III


Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживлённой
Сближаем думою смущённой
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальной стороне,
О чудной ночи, о луне…


Эти строки – лакмус, как и весь роман в стихах. Если человек (поэт ли, критик, читатель) не считает их логосом, из которого произрастает всё иное, в том числе интеллектуальное баловство с авангардом уже ХХ-XXI веков, спорить и просто говорить нам не о чем. Раскланиваемся и расходимся.



Другие статьи в литературном дневнике: