Не отдавай жену дяде
Политолог Сергей Марков — о том, на каких решениях должна строиться экономическая стратегия России...
25 мая состоится заседание с участием президента Путина, на котором ему будут представлены две концепции развития страны в условиях сложившейся экономической реальности. Первую концепцию представят Алексей Кудрин и лояльный ему экономический блок правительства. Помощник президента Андрей Белоусов предложит вторую концепцию, разработанную им совместно с его коллегой Сергеем Глазьевым, Столыпинским клубом и Московским экономическим форумом.
Несмотря на то что Кудрин призывает к широким структурным реформам, суть его предложений сводится к продолжению экономической политики последних 25 лет, проводимой либеральным блоком правительства, и упованию на западные инвестиции. Столыпинский клуб в свою очередь призывает обратить внимание на опыт Китая и США, сконцентрировав внимание на внутреннем развитии собственных науки и технологий.
Таким образом, если манифестом команды Кудрина является инвестиционный климат, то предложения Столыпинского клуба сводятся к внутреннему экономическому росту. С учетом того, что полноценный приток западных инвестиций в российскую экономику возможен только с отменой Западом санкций в отношении России, а главным условием для этого является возвращение Крыма в состав Украины, команда Кудрина, по всей видимости, готова с ним согласиться.
Экономическая команда, которая руководит российской экономикой уже 25 лет, базируется на концепции институционализма. То есть на том, что государством прежде всего должны быть созданы институты, а далее частный капитал придет в российскую экономику и обеспечит ее экономический рост.
Эти инвесторы могут быть российскими, но они обязательно должны быть и иностранными, поскольку иностранный инвестор должен принести в российскую экономику новейшие технологии и тем самым обеспечить ее развитие, выход на новую технологическую ступень. По этому пути прошли уже многие азиатские страны. И чем ниже был уровень доходов населения, тем более конкурентоспособной была эта продукция и тем быстрее был экономический рост. Поэтому логика в этом предложении наших институционалистов есть.
Однако эта логика сегодня натыкается на фундаментальные противоречия политического свойства. Западные страны, которые являются обладателями наиболее продвинутых технологий и контролируют большую часть финансов, по политическим причинам не дадут серьезных денег на развитие российской экономики. Более того, они заблокируют приход в российскую экономику западных продвинутых технологий. Тем более что там помнят, по какому пути Россия пошла при Петре I и далее при Сталине, когда страна буквально оптом скупала специалистов, предприятия, западных инженеров и в результате превратилась в великую державу, из-за которой в дальнейшем эти западные страны получили очень много проблем. Поэтому надежд, что та модель, на которую ориентировались российские идеологи на протяжении четверти века, будет реализована, нет.
Западные страны ввели не просто санкции против России, они по сути дела ведут против нее гибридную войну. И экономические санкции являются ее частью. Причем санкции, осуществляемые не открыто, путем правовых решений, а через тайные рекомендации, оказываются более чувствительными.
Собственно, внимательный наблюдатель мог заметить тупик этой петровско-сталинской модели модернизации еще до ситуации с Украиной и гибридно-санкционной войны против России. В свое время по политическим причинам была жестко заблокирована попытка российского бизнеса купить безобидный Opel с его технологическими разработками. И Сбербанк, и лично Герман Греф получили возможность убедиться в тупиковости надежд повторить петровский или сталинский рывок.
Задача выхода российской экономики из кризиса на устойчивый экономический рост на самом деле делится на две.
Во-первых, преодоление падения производства и рецессии, возобновление работы экономического мотора, а во-вторых — создание модели вывода российской экономики на новый технологический уровень.
Для возобновления экономического роста существуют две модели — либеральная и социально ориентированная, условно говоря — путь Рейгана–Тэтчер и путь Кейнса и послевоенной Европы. Минэкономразвития предлагает вариант Рейгана–Тэтчер: дать максимальные преференции бизнесу, в том числе существенно снизить зарплаты, социальные стандарты, если надо, дубинками разогнать протестующих и за счет всего этого обеспечить приток инвестиций. Но, как было уже сказано, по политическим мотивам инвесторы будут заблокированы на подходах к российской экономике. И, поверьте, западные миллиардеры вполне себе законопослушны в отношении своих правительств.
Кейнсианская социальная модель предполагает, что необходимо не уменьшать, а, наоборот, увеличивать зарплаты и, более того, увеличивать другие государственные вложения. Проще говоря, государство должно делать мощные инвестиции в какие-то крупные объекты для того, чтобы потом эти деньги расходились в качестве живительной влаги по всей экономике, чтобы они «зажигали» и поднимали эту экономику.
Именно такова реакция наиболее успешных стран на экономический кризис 2008 года. Китай обеспечил смягчение кризиса через мощнейшие вложения в строительство дорог. В результате в Китае дороги стали намного лучше, что хорошо и для жителей, и для экономики. Эти дорожные деньги не позволили китайской экономике рухнуть и сыграли роль мощной ломовой лошади.
Турция в то же самое время осуществила мощные вложения в недвижимость. Именно во время экономического кризиса 2008–2009 годов в Турции было построено большое количество отелей и огромные жилые комплексы, которые смогли удовлетворить жилищные потребности населения и обеспечили приток денег из Евросоюза в турецкую курортную сферу.
В условиях современной России очевидно, что политика должна быть противоположной рекомендации Минэкономразвития. То есть необходимо стимулирование прежде всего выплат пенсии и мощного вложения в инфраструктуру.
Совершенно другой вопрос, как обеспечить высокий уровень технологического развития.
Сегодня здесь наметились два основных направления. Первое направление заключается в том, чтобы открыть возможности для стартапов. Многие говорят не только о «стартапизации» экономики, но даже о «стартапизации» политики. Даже запрещенную в России террористическую организацию ИГИЛ многие считают политическим стартапом. Это во многом верно.
Стартап — это быстроразвивающийся бизнес, который можно создать только в максимально благоприятных условиях при очень развитой социальной, экономической и финансовой инфраструктуре. То есть надо создать возможности брать мобильную опытную рабочую силу, привлекать инвестиции, привлекать смежников, подрядчиков, задействовать рынки сбыта и все это — в кратчайшие сроки. Как представляется, сегодня в России, несмотря на усилия энтузиастов стартапов, результаты не впечатляют: для создания такой инфраструктуры нужны триллионные инвестиции и самое главное — время. Стартапы очень хороши, но на нашей суровой каменистой почве они приживаются слабо. И поэтому у нас все-таки развитие должно идти за счет мощных прорывов и там, где эффективнее всего концентрировать ресурсы, то есть прежде всего в крупных корпорациях.
Технологии, поскольку мы не можем получить их на свободном рынке из-за политического блокирования, мы так или иначе будем вынуждены разрабатывать сами. Источником технологий являются наука и образованный человек. Поэтому наш путь технологического развития — это резкий рывок в возобновлении научных исследований и развитие образования по такому пути, чтобы выпускники были грамотными специалистами с широким кругозором, глубокими знаниями и гибкостью мышления. Поэтому я полагаю, что уровень государственных инвестиций в науку и образование должен быть очень существенно увеличен. И через какое-то время этот собственный мотор создания современных технологий заработает в гражданских областях так же, как он работает в области ВПК.
При этом, конечно, технологическое развитие на собственной базе имеет существенные недостатки, поскольку приходится в какой-то мере изобретать велосипед, но с другой стороны, оно имеет свои достоинства, поскольку позволяет не повторять ошибки изобретателей велосипедов, сделанные раньше.
И тут уже возникает третья развилка концепций развития — куда бежит эта современная экономика?
Здесь есть две основные концепции — цифровая и биосоциальная. Цифровая концепция говорит о том, что четвертая промышленная революция состоит из сочетания высокой и широкой роботизации. С одной стороны, производства становятся очень роботизированными и работают через цифровые системы управления, а с другой — в основе лежит не только автоматизированное управление производством, но и автоматизированные взаимосвязи производства с окружающей средой. Иными словами, создается система автоматизированных связей предприятия с его поставщиками и его потребителями. Автоматические системы сами отгружают продукцию в магазины или другим потребителям, сами запрашивают то, что им необходимо, происходит очень быстрая индивидуализация товаров, когда они производятся все более и более мелкими сериями, а характеристики этих мелких серий меняются в строгом соответствии с запросами конкретного потребителя.
Биосоциальная концепция исходит из того, что сейчас быстрее развиваются уже не информационные технологии, а биомедицинские и биосоциальные: мы переходим от экономики товаров к экономике услуг, ориентированных на человека, или, точнее, к экономике впечатлений, когда ощущение, чувство восторга или ужаса, возникающее у потребителя, является главным товаром. Многие считают, что человек вступает в эпоху длинной жизни, когда средняя продолжительность жизни будет постоянно увеличиваться и уже в обозримом будущем достигнет ста лет. В Евросоюзе средняя продолжительность жизни уже сейчас составляет примерно 83 года, и растет она со скоростью четыре месяца в год. Поэтому, если не произойдет ничего экстраординарного, то средняя продолжительность жизни в Евросоюзе достигнет ста лет примерно через 50 лет.
России необходимо будет сделать выбор между двумя этими концепциями. Можно, конечно, выбрать сразу оба эти направления, но одному необходимо дать какой-то приоритет. Так или иначе, отталкиваться придется от достигнутой базы, а для России это прежде всего развитие энергетики, военно-промышленного комплекса и авиакосмического комплекса, что само по себе и неплохо, особенно если сделать вложения в восстановление авиационной части этого комплекса.
В случае ускоренного развития появляется возможность ориентироваться не только на средства, но и на цели. Это позволяет в значительной степени оптимизировать затраты и тем самым значительно быстрее обеспечить выход на передовые позиции в технологическом развитии. Тем более что в России, в отличие от других стран, для этого существуют политические условия.
Ведь другие страны, даже такие экономически мощные, как Южная Корея и Франция, развиваются в рамках зависимого развития, то есть зависят прежде всего от США и их союзников. США являются главным центром технологического развития, они обладают различными политическими и финансовыми средствами для того, чтобы не дать возможности потенциальным конкурентам обрести технологическую самостоятельность и разорвать зависимость от американского центра развития технологии.
В России существует независимое политическое руководство, которое дает возможность принимать решения о создании независимого центра технологического развития.
При этом рациональнее было бы такой центр создавать в сотрудничестве с другими заинтересованными странами, прежде всего с Индией и Китаем, хотя и они озабочены своим суверенитетом и такое сотрудничество с ними все равно было бы ограниченным.
Таким образом, концепция экономического развития России должна сочетать в себе такие базовые решения, как ставка на крупные корпорации, способные концентрировать ресурсы для создания новых технологий, и экономическое восстановление через вложения в инфраструктуру. Все это должно сочетаться с повышением зарплат и пенсий.
Кроме того, необходимо создать собственный центр технологического развития за счет увеличения инвестиций в науку и образование, а также высокой и широкой роботизации в военно-промышленном комплексе и авиакосмической промышленности.
Не надо ждать, когда придет долгожданный инвестор.
Не придет. Четверть века его ждут, и он все никак не приходит. Только незамедлительные эффективные вложения в высокотехнологичные производства расширят базу политической поддержки проводимого курса руководства страны.
Автор — директор Института политических исследований,
член Общественной палаты
«Это будет платой населению за инвестиции в будущее»
Экономист Александр Аузан о возможности нового социального контракта
В среду, 25 мая, на заседании Экономического совета при президенте будут рассматриваться стратегии выхода страны из кризиса. О том, может ли Россия отказаться от сырьевой модели и как это изменит взаимоотношения между властью, обществом и бизнесом, рассказал «Ленте.ру» декан экономического факультета МГУ Александр Аузан.
«Этих людей менять не надо — такие придут головорезы».
«Лента.ру»: Алексея Кудрина прочат в главные разработчики экономической программы, которая должна реализовываться после 2018 года. Но можно ли Кудрина назвать стратегом?
Александр Аузан: В значительной мере система финансовых страховок, трехлетний бюджет и тому подобное — это результат управленческой и проектной деятельности Алексея Леонидовича Кудрина. Одна популярная книга даже называется так: «Система Кудрина».
Причем эта система жила и после его отставки, и ее оказалось не так легко изменить. Была сделана попытка уйти от трехлетнего планирования — на мой взгляд, неправильная, — но через год к нему вернулись.
Возможно, ту страховку, которая была выстроена Кудриным для периода тучных лет, теперь надо пересматривать. Мы выпали из прежней модели экономики и висим в пространстве, где старая уже не работает, а новая еще не началась.
Что нужно для перехода к новой модели?
Для начала нужно согласие, что от старой модели нужно отказаться. История последних семи-восьми лет в экономике — это попытка возвращения к прежней модели. Как только возникает намек на повышение нефтяных цен, тут же возникают разговоры, что все непременно восстановится. Различаются эти прогнозы лишь по срокам — в следующем году, через 10 лет или через 15.
Сидит очень сильная установка: «Перезимуем — и все будет как при дедушке». На самом деле похоже, что нет.
Это проблема культурная, она связана со страхом перед будущим, с представлением о том, что двери открывать не надо — там страшнее. Этих людей менять не надо — такие придут головорезы. Да, система нехороша, но лучше ее не трогать, потому что может быть совсем страшно.
Решение о переходе к новой модели по существу не принято, причем как властью, так и обществом. Не уверен, что принято бизнесом.
И что же в таком случае должны делать власть, общество и бизнес, чтобы переход к новой модели все-таки состоялся?
От власти требуется предсказуемость. Первое — стабильность правил. Вы сказали, что накопительная пенсионная система должна быть? Перестаньте ее замораживать каждый год и при этом публично обсуждать вопрос, не закрыть ли ее вообще.
Вы сказали, что результатом, имеющим положительный эффект, является плоская шкала подоходного налога? Ну, хорош все время обсуждать, не заменить ли ее на какую-то еще.
Я не утверждаю, что правильно либо то, либо другое решение. Я говорю, что при стабильности институтов повышается предсказуемость.
Второй момент — предсказуемость смены власти. Механизмы преемственности бывают разные. Япония или Китай в этом смысле демонстрировали подходы, сильно отличающиеся от американских или европейских. Каждый имеет свои плюсы и минусы. Есть партийно-бюрократический вариант, есть просто бюрократический, есть демократический. Но предсказуемость при наличии механизма преемственности сразу повышается. Горизонты мышления продлеваются.
Власти хорошо бы определиться с этим моментом. Иначе у нас каждый раз будет происходить сжатие до ближайшей переломной точки электорального цикла. Говорить о чем-либо, охватывающем горизонты за пределами двух лет, как сейчас, а потом еще шести будет, просто невозможно.
Обществу хорошо бы понять: если мы отказываемся договариваться друг с другом, не хотим рисковать, не хотим ничего менять, то мы имеем плохие перспективы.
Повлиять на такое отношение могут семья, школа, книги, интернет, телевидение — и это скорее сфера общества, нежели власти.
Бизнес. Основные установки нашего бизнеса — рентные. Это видно и по тому, потребность в каком человеческом потенциале он предъявляет, и по тому, насколько он выстраивает свои стратегии, и по тому, как он встраивается в отношения с властью. Потому что ренту легче всего качать, имея хорошие отношения с властью самых разных уровней.
Можно отказаться от продажи нефти и переключиться на продажу футбольных звезд или умных людей на Запад, продажу питьевой воды, предоставление территории под радиоактивные отходы — ренту можно извлекать из чего угодно.
Вопрос не в том, сумеет ли бизнес поменять одну рентную стратегию на другую — это, скорее всего, придется делать, — а отказаться от них вовсе и уйти в сферы, где вы извлекаете прибыль из разнообразия и новизны, а не из того, что сели на какую-то монопольную площадку.
«Могут ли решать какие-то проблемы за счет населения? Конечно!»
А возвращение к мобилизационной экономике советского образца вы не рассматриваете как альтернативу?
Мы имеем ситуацию замедления и выдыхания темпов роста. Напомню, это начало происходить до геополитических напряжений — еще с 2011 года.
Но при существующем очень значительном имущественном разрыве между «верхними» и «нижними» и плохой работе социальных лифтов темп роста ниже 4 процентов для населения оборачивается ухудшением.
Германия может себе позволить 2-3 процента роста — это не ведет к обнищанию большинства немцев. А Россия не может. Нужно менять либо внутренние структуры, либо поднимать темпы роста. Похоже, рассматривается установка на стимулирование роста, потому что менять институты довольно тяжело.
Можно ли бороться с замедлением экономики чисто рыночными способами? Нет, нельзя. Ведь для этого нужен приток инвестиций под наличный деловой климат. Но что бы ни делали — он никого не устраивает. Плюс ко всему сказываются геополитические и политические риски, санкции и тому подобное.
Нужны какие-то другие инструменты. Какие? Вот и начинает усиливаться дирижистская линия.
Чем прекрасен экономический факультет МГУ? Здесь есть видные представители всех направлений. Либералы Сергей Дубинин (возглавлял ЦБ в 1995-1998 годах —прим. «Ленты.ру») и Олег Буклемишев, дирижист Андрей Клепач (зампред Внешэкономбанка — прим. «Ленты.ру»). Так вот Клепач и Буклемишев вместе проанализировали возможность технического применения методов стратегического планирования в условиях возросшей мировой турбулентности. Это важно — мы вынуждены будем некоторые элементы видения будущего и воздействия на него включить.
А с другой стороны — можем ли мы вернуться в закрытую страну с национализированными ресурсами? Я утверждаю, что нет. Большевикам после победы в Гражданской войне потребовалось 10 лет, в том числе и на выстраивание системы пенитенциарных и карательных органов, чтобы реально закрыть страну — это при наличии диктатуры и пятимиллионной армии.
Это дорогая и длинная история, для которой нет ресурсов и, на мой взгляд, нет достаточного желания тратиться на эти вещи. Не исключаю, что у полулегитимных крупных капиталов что-то будет изыматься в пользу бюджета. По схеме «Башнефти» — прецедент же был создан.
Но в полную ликвидацию этих крупных капиталов не верю. Кому сейчас брать ответственность за эти активы и предприятия? Их же надо поддерживать и после тех, скажем, двух лет, в течение которых там можно что-то пограбить.
Пострадают только владельцы крупных капиталов или рядовые граждане тоже? Могут ли экономические проблемы решаться и за их счет?
Могут ли решать какие-то проблемы за счет населения? Конечно! У институциональных экономистов есть понятие «переговорная сила» — оно определяет, насколько опасно то сопротивление, которое может возникнуть.
Почему шахтерских забастовок боятся гораздо больше, чем забастовок школьных учителей? Потому что бастующие шахтеры могут сразу вздыбить целый регион, остановить целые предприятия. А учителя бастуют — ну и что? У детей будет больше времени погонять мяч во дворе.
Сейчас переговорная сила невысокая — так устроены электоральные механизмы, так устроен социальный контракт между властью и населением. Раньше обеспечивался рост благосостояния, теперь — ощущение принадлежности к великой военной державе.
Но каких-то конфискаций не будет, скорее не очень будут считаться с тем, что думают. И второе — могут в чем-то обмануть и не выполнить обещанное.
Вы сказали о нежелании бизнеса менять модель. Но титовская «Партия роста» вроде бы ратует за изменение модели.
Первой реакцией на замедление СССР стал курс на ускорение. Сегодня тоже велика востребованность ощущения. Что же мы все время снижаемся? Давайте переломим тенденцию и начнем расти. Но когда вы говорите о стимулировании роста, спрос на какую рабочую силу вы предъявите — на гастарбайтеров? Не нужен нам такой рост. Он будет работать против человеческого капитала.
Вот если вы будете предъявлять спрос на умы и таланты, которые сейчас в стране не востребованы, а при этом их даже депрессивные Европа и Америка «потребляют», утилизируют, — это другая постановка вопроса.
Но тогда получается, что целью является не рост, а максимизация человеческого капитала. Меня такая постановка вопроса устраивает.
«Образование и здравоохранение находятся в тупиковых моделях»
А как мы можем максимизировать человеческий капитал?
Образование и здравоохранение находятся в тупиковых моделях. Страховая модель в медицине очень дорогая — она странам с высоким ВВП на душу населения, вроде США, подходит. Но даже Великобритания и Германия предпочитают нестраховые схемы.
Если бы мы сейчас выбирали — мы бы страховую схему не выбрали, потому что она нам не по деньгам. Но мы в ней находимся.
С образованием у нас тоже модельная ошибка. Потому что мы исходим из того, что образование — это услуги, что-то вроде парикмахерской. Это совершенно не так, а мы их так меряем, стимулируем, документируем.
Мы должны идти от результата не в этот семестр, не в этот год. Эта инвестиция должна прорасти. Вы не можете требовать от дерева, чтобы оно плодоносило немедленно.
Сходная смена приоритетов нужна при решении пенсионных проблем. Если нация продолжит стареть — а, на мой взгляд, эта тенденция сохранится, — все более значительная часть избирателей будет формироваться из пенсионеров. И при сохранении, расширении солидарной пенсионной системы главным вопросом политической жизни к 30 годам будет вопрос перераспределения. Что волнует основного избирателя — то и в центре политической повестки.
А вот если мы будем развивать накопительную пенсионную систему, там уже совершенно иные будут вопросы. Как размещаются пенсионные накопления? Как работают институты? Насколько производительны предприятия, которые получают эти деньги прямо или косвенно через различные финансовые механизмы?
Кроме того, чем выше продолжительность жизни — тем меньше денег в пенсионной системе. Какие варианты? Принято искать дополнительные источники финансирования. Но я бы перевернул вопрос: а где вы возьмете занятость для женщин в возрасте от 60 до 85? Притом что они активны, имеют жизненный опыт, нередко — образование.
Правильно ли я понимаю, что решение этих задач может стать основой нового социального контракта?
Давайте мы выговорим вслух, чего мы хотим не в 2017-м или 2018-м, а, например, через 20 лет для ребят, которые сейчас родились и только к тому времени выйдут на рынок труда. Какой страны мы хотим для них?
Я полагаю, что есть несколько точек консенсуса. Например, представление о том, что надо стоять на талантах и образовании, а не на выжимании ренты. Что вообще хорошо бы, чтобы в стране было много малого и среднего предпринимательства. С этим согласны даже коммунисты. Может быть, еще есть три-четыре точки, которые описывают эту самую страну.
Они действительно есть?
Не знаю. Надо посмотреть.
Но дальше возникает вопрос: как туда добраться? И, как в любой экспедиции, понять, что закупить, что построить, от чего отказаться. Это не такой тяжкий путь, как экспедиция Колумба, но это дорога, которая требует усилий и преодоления. И вот тогда можно говорить: да, искомый результат будет достигнут в середине 2030-х. А вот, например, видимые изменения в здравоохранении и образовании через пять лет уже произойдут. Они должны будут обозначить вектор.
Кто оплатит новые экономические реформы
И это будет некоторой платой населению за те инвестиции в будущее, которые от него, скорее всего, потребуются. В этом смысле может сформироваться нечто вроде нового социального контракта.
Мы ведь попытались заменить старый контракт «лояльность в обмен на стабильность» — когда в обмен на потребительское благополучие население доверяло власти самой разобраться и с оппозицией, и с губернаторами, и так далее — мечтой о великой военной державе. Пока мы с этой мечтой и живем. Но, мало-мальски сопоставляя амбиции с амуницией, мы понимаем, что, в общем, это не очень правильный расчет. Надо куда-то поворачивать.
Беседовал Александр Бирман
Экономический совет при президенте
сошелся на разгосударствлении экономики.
Ведомости|
Алексей Кудрин и Сергей Глазьев так и не смогли согласиться, за счет чего еще должна расти экономика страны.
Владимир Путин сегодня призвал участников заседания президиума Экономического совета при президенте не зацикливаться на теоретических концепциях экономики или на идеологических предпочтениях, а сосредоточиться на прагматических вопросах. Он заявил это перед началом заседания. Президент попросил высказывать любые идеи с конкретными предложениями о механизме их реализации.
Президиум был призван обсудить и наметить основные ориентиры экономической политики до 2025 г. Сославшись на мнения многих экспертов, Путин сказал, что «российская экономика в целом стабилизировалась, адаптировалась к текущим условиям» и пришло время «заглянуть за горизонт».
В совет входят люди полярных взглядов: от либералов (например, руководителя Центра стратегических разработок (ЦСР) Алексея Кудрина, который предлагает не гнать экономику к быстрому росту, а улучшать институты и свести дефицит бюджета до 1%) до советника президента Сергея Глазьева и бизнес-омбудсмена Бориса Титова, которые предлагают побыстрее стимулировать экономический рост эмиссионным финансированием. Министр экономического развития Алексей Улюкаев и помощник президента Андрей Белоусов ждут 4%-ного роста уже после 2018 г., но стимулировать экономику хотят не печатаньем денег, а, к примеру, инвестиционными льготами и проектным финансированием ЦБ. Путин считает, что это хорошо, что в совете представлены сторонники самых разных точек зрения.
Отмечу, что мы эти вопросы с коллегами из правительства, экономического блока правительства, с руководством ЦБ обсуждаем, разумеется, регулярно, но Экономический совет дает возможность для более широкого, открытого и вместе с тем предметного и профессионального диалога с участием уже и членов парламента, и руководителей регионов, представителей бизнес-сообщества и научно-образовательной сферы, - отметил президент 25 мая (цитата по сайту Кремля).
Путин предложил собравшимся начать с поиска новых источников роста экономики на ближайшие десять лет. Сам по себе экономический рост не возобновится, предупредил он, и тогда возможности страны в области национальной обороны будут «существенно ниже того, что нам с вами нужно для полноценного развития страны, для движения вперед».
Необходимо одновременно обеспечить увеличение темпов роста отечественной экономики и провести структурные реформы для повышения ее эффективности. Очень важно при этом сохранить макроэкономическую стабильность, не допустить раскачки бюджетного дефицита и разгона инфляции, - предупредил он.
На заседании в среду совет заслушает конкретные предложения экспертов, правительства и представителей бизнес-сообщества, пообещал Путин.
К чему пришли эксперты
После совета к журналистам вышли последователи оппозиционных теорий - Кудрин и Глазьев. Начал Кудрин. Он подчеркнул, что сегодня не принимались решения и не давались поручения. Он также не захотел комментировать реакцию президента на предложения.
Кудрин рассказал, что поднял на совете вопрос о структуре бюджета: нужно повысить расходы на инфраструктуру, развитие человеческого капитала и уменьшить - на субсидии неэффективным и убыточным предприятиям. От многих из них можно отказаться или приватизировать, считает он. Также надо посмотреть на другие расходы. На какие именно, Кудрин не пояснил, но признал, что сокращение бюджета уже и так на пределе: сильно порезаны все инвестиционные расходы, осталось резать только социальные и вложенные.
Изменять структуру бюджета, на взгляд Кудрина, необходимо, чтобы снизить дефицит бюджета до 1%. Такое предложение содержится в докладе ЦСР, и об этом он упомянул на совете. Более того, президент сам поручил два года назад снижать расходы бюджета на 5% в реальном выражении ежегодно. Это сокращение, по оценкам Кудрина, и приводит примерно за четыре года к снижению дефицита до 1,5%.
Поручение это сейчас не выполняется и задача - определить статьи, за счет которых можно снизить расходы бюджета, подчеркнул Кудрин.
Кудрин повторил свою концепцию, почему бюджетная консолидация и снижение дефицита бюджета до 1% не сокращают рост, как считают некоторые, а наоборот, большой дефицит этому будет способствовать. 3%-ный дефицит - это 2,5 трлн руб., и это пока только цель Минфина, а потенциал - 5%, оценил Кудрин. Чтобы покрыть этот дефицит, государство должно выйти на рынок и занимать, вытесняя корпоративных заемщиков, либо финансировать дефицит бюджета резервным фондом, что, по сути, означает печатать рубли, объясняет Кудрин: так что для желающих эмиссионного финансирования - оно у нас и так уже происходит.
Кудрин, таким образом, заочно поспорил с Титовым и Глазьевым, отстаивающими эмиссионне финансирование. Глазьев, стоящий рядом на подходе с журналистами, тут же попытался вклиниться, заметив, что «это устаревшая экономическая теория», но Кудрин его прервал, попросив - пусть он довершит и пойдет, а потом Глазьев уже без него изложит свою теорию.
Основной довод Кудрина: при том что в активах банков более 70 трлн руб., которые при такой инфляции могут выдаваться только по высоким ставкам, один эмиссионной триллион ситуацию не спасет. К повышению лимитов на проектное финансирование (такие стимулы предлагает Минэкономразвития) Кудрин также относится негативно. Он говорил о том, что правительство может использовать на эти цели ФНБ.
На вопрос, обсуждались ли на совете снижение политических рисков и давление силовиков – именно этим бизнес объясняет свое нежелание инвестировать, – Кудрин сказал, что затрагивал этот вопрос косвенно.
Я поднял вопрос о том, что качество наших институтов уже не соответствует тому уровню, который нужен для более высоких темпов роста, - объяснил Кудрин, но не прокомментировал, как отреагировал на предложения президент.
Единственное, на чем сошлись все участники совета, - что в долгосрочной перспективе (в течение десяти лет) надо снижать долю участия государства в экономике с более чем 50 до 35%.
Другие статьи в литературном дневнике:
