Давеча я говорил ополной совместимости частного рабовладения с техническим прогрессом, разоблачая миф, будто бы рабство в античности препятствовало инновациям. Теперь же – хочется сказать пару слов о положении римского малоземельного крестьянства и городского пролетариата как об одной из причин кризиса Империи. Очень многие исследователи говорят о безнадёжной, вопиющей нищете низших сословий, которые буквально изнемогали под жестоким налоговым гнётом и от произвола латифундистов. И так – по крайней мере два века. Но я – парень, проживший в России все девяностые (не считая загранкомандировок и турпоездок). Время, когда по всем каналам пафосные балаболки трещали о тотальном народном обнищании, а народ между тем благоденствовал настолько, что мог себе позволить даже такую роскошь, как алкоголизм. И я не хочу сказать, что это всегда намеренная пропагандистская ложь, весь этот трёп о народных страданиях, но, вероятно, у некоторых людей есть такое психическое расстройство: видеть нужду там, где её и близко не существует. И они на полном серьёзе могут тыкать пальцем в жирного лодыря, днями напролёт валяющегося на диване и пялящегося в ящик, и витийствовать о том, как злосчастна его судьба и как обобрали его враги-капиталисты. То есть, это, наверное, действительно шизофрения, существовавшая во все времена у людей, которым категорически нехер делать. Была она, естественно, и в Риме. Причём, если присмотреться, о бедственном положении малоземельного крестьянства и городского пролетариата – озабоченные ораторы вещали во все времена. Уж с Тиберия Гракха начиная – точно. И если не вещали раньше – то не потому, что римский крестьянин был более зажиточен. А потому, что убожество его бытия считалось общей нормой, а после Пунических и Македонских войн – появились у римлян богатство и роскошь (не у всех, конечно). При этом, замечу, что хотя многие называют Гракхов чуть ли не социалистами, но это не совсем справедливый упрёк. Скорее, социалистами («красными совхозными директорами») были те нобили, что поставлены были временно надзирать над вновь присоединёнными землями, общереспубликанскими покамест, да окопались там так плотно, что поди сковырни. То есть, имел место акт такой не очень законной фактической прихватизации. И Тиберий, какой бы он демагог ни был, возражал против такого захвата совершенно справедливо, требуя, чтобы эти общие (не частные) земли были отданы римским ветеранам и, в меньшей доле, безземельным горожанам, имеющим желание заняться сельским хозяйством. Но дальше, конечно, процесс повторился, как он неизбежно повторяется в аграрном бизнесе, если его не пытаться контролировать. Кто-то – преуспел в сельском хозяйстве, нагнав рабов, и, естественно, укрупнил свои владения за счёт тех, кто разорялся и продавал свой надел. Мелкоземельные же крестьяне, остававшиеся наплаву – влачили, естественно, жалкое существование. Просто потому, что для эффективности сельского хозяйства требуется всё-таки достаточно крупный участок (гектаров десять хотя бы) и хотя бы десяток рабов. Правда, процесс концентрации капитала – никогда не бывает односторонним и бесконечным. Есть предел эффективного размера корпорации, который может варьировать в зависимости от качества менеджмента, но всё равно, как мелкие хозяйства поглощаются крупными, так и слишком крупные – имеют тенденцию к распаду в том или ином виде. То есть, это разнонаправленные и одновременно существующие процессы в экономике, калейдоскоп хозяйствующих субъектов. Бывало, что выйдя на оптимальный размер латифундии, хозяин удерживал её на максимально эффективном уровне, более не расширяясь. Но бывало, что, расширившись чересчур, хозяин (или его наследник, имевший меньше интереса к аграрному бизнесу) предпочитал разукрупнить хозяйство, раскидать по «аутсорсингу», распределяя наделы между арендаторами (колонами) или выделяя пекулии своим рабам. А сам – только брал плату. Обычно такие формы эксплуатации земли относят к позднему имперскому периоду, но на самом деле они существовали всю дорогу ещё с глубоких республиканских времён. Существовали – и обеспечивали движение земельного капитала. Естественно, мелкие колонские хозяйства – не могли обеспечить ту же эффективность, какую имела латифундия оптимального размера (см. выше). Поэтому всё происходило снова и снова: кто-то из колонов возвышался, скупая земли соседей, а то и выкупая весь кусок у хозяина, а большинство – разорялись. Ну а дальше – по новому кругу. И во все времена, естественно, мелкие крестьяне преимущественно сосали лапу, балансируя на грани выживания. Это нормально. В этом смысл мелкого крестьянства (если он вообще есть). И во все времена всякие сердобольные поэты, философы и даже сборщики податей горестно рыдали над несчастной судьбой мелкого крестьянства. Что, наверное, тоже нормально, хотя глупо. Но если принять неудовлетворённость «шестисоточника» своей долей и философское сострадание к нему за имманентное свойство любого общества, то истинная мера крестьянской нужды – познаётся в сравнении. Применительно к Риму – оно осуществляется очень просто. Естественно, крестьянские дети помчались в легионы вприпрыжку и с песней. Ну что такое двадцать лет службы, маршброски по сорок километров в сутки с тридцатью кило поклажи на себе, галльские мечи, германские дротики и розги центуриона за любую провинность, когда тебя будут кормить, одевать, а напоследок ещё землёй наградят? Это ли не счастье? А в третьем веке уже приходилось объявлять призыв и отлавливать уклонистов совсем как в нынешней России. И уклонистов-то винить нельзя. Если армейская служба не представляется привлекательной – то глупо требовать, чтобы человек добровольно на неё шёл. Вопрос-то в другом: ПОЧЕМУ она перестала быть привлекательной для римлян, хотя оставалась весьма даже заманчивой для германцев за те же деньги? Ответ может быть только один: римляне, включая «беднейшие» их слои – ЗАЖРАЛИСЬ (совсем как «бедствующие» россияне девяностых и нынешнего времени). Но главное, что можно сказать: если для крестьянского парня из малоземельной и многодетной семьи гарантированная казённая похлёбка не кажется чем-то привлекательным – это значит, что положение мелкого крестьянства и городского пролетариата СЛИШКОМ шоколадное. Это значит, что государственная социальная поддержка низших сословий – достигла опасного предела (как оно и было в Риме, с его дикими сонмищами «велфарополучателей»). Что ещё хуже, когда армия сознаёт, что в стране есть куча дармоедов, которые, нихера не делая, живут ничуть не хуже солдата, - она звереет против собственного же народа. Это золотое правило: всегда иметь достаточную популяцию голодранцев, чьё материальное положение – зримо хуже солдатского. Поскольку же солдатская жизнь исполнена тягот и лишений даже в лучших армиях самых развитых современных стран, пролетарии – должны находиться на грани физического выживания, чтобы солдаты смотрели на них свысока и гордились своим привилегированным положением. Иначе – придётся слишком много платить солдатам. И это допустимо для современных малочисленных армий, но никак не было допустимо для Рима, когда одни только пограничные гарнизоны требовали тысяч четыреста войска. Но, собственно, и сейчас для процветания государства необходимо наличие «прессующей бедности». То есть, какая-то страта населения должна находиться в таком дерьме, чтоб у неё не возникало никаких иллюзий касательно «сносности» своего существования. И чтобы выходцы из этой страты вынуждены были отчаянно барахтаться, выгребая наверх. Только при этом условии – обществу гарантируется устойчивое динамичное развитие, сродни тому, что мы наблюдали в классический римский период, в Британии девятнадцатого века, в Штатах начала двадцатого. Лучше всего, конечно, не стремиться сохранить этих голодранцев в качестве свободных граждан (да ещё и голосующих), а не мешать им становиться рабами. Всё-таки, достоинство гражданина высоко, и не должно быть опозорено нищетой. Что до позднего Рима – то они пытались решить возникающие проблемы столь же затратными, сколь и взаимоисключающими способами. 1. Обеспечить голодранцам пособия, покрывающие их нужду (да ещё и зрелищами ублажать за казённый счёт). Всё это, конечно, безумный социалистический подход. Блестяще повторённый в Советском Союзе с тем же результатом. То есть, по существу, складывалась этакая замечательная кастовая система. Насколько она была жизнеспособна? Ну вот в Индии – прижилась на тысячелетия, и до сих пор имеет влияние, несмотря на все законы. Может, если б Римская Империя устояла – то и в ней бы оформилась эта косная, совершенно антиримская мерзость, которой поддались за полторы тысячи лет до того индийские арии. Так скажем спасибо варварам за то, что они пусть и ввергли Европу во тьму и хаос на несколько веков, но всё-таки не дали закрепиться той гадости, в которую стал превращаться Рим. Уж лучше – его гибель, чем стабильность такой ценой. И чем реально побеждали варвары, несмотря на свою неотёсанность и неумытость – духом свободы и рационализма, который тогда уже превосходил омаразмевшую римскую культуру (мне, кстати, нравятся ранние варварские «правды»: в них больше разума и свободы, чем в поздних римских кодификациях; можно сказать, что они ближе к римскому праву, чем законы самого Рима времён упадка).
Я не люблю говорить об идеологии, а тем более пространно, и потому скажу кратко: моральную идеологию нормального социума можно выразить тремя словами: «Свобода», «Личный интерес», «Личная ответственность». Всё остальное – разводки от лукавого. Вопрос: «А что, если человек так беден, что не может себе позволить даже молочного поросёнка на Новый Год?» Ответ: «Надеюсь, его бедность – его угнетает. Надеюсь, он осознаёт свой позор и что так жить нельзя. Впрочем, не мои проблемы по-любому. Но если ты ему так сочувствуешь – купи ему поросёнка на Новый Год. Только – за свои, пожалуйста. Попробуешь ограбить меня для этой цели – не заметишь, как ляжешь с дыркой во лбу. Ибо по социалистам – я стреляю без предупреждения». Вопрос: «Почему у одних имеются частные самолёты, а другие – могут только мечтать о жигулях? Справедливо ли это?» Ответ: «В высшей степени. И в отличие от некоторых, я никогда не задаюсь вопросом, кто как заработал на свой самолёт. Я задаюсь лишь вопросом, как МНЕ заработать на свой, если он мне действительно нужен. Чего желаю и воздыхателям по Жигулям. Хотя нет: им я скорее пожелал бы наложить на себя руки. Ибо, если человек старше шестнадцати лет не может заработать даже на «тазик» - то зачем он вообще родился?» Вопрос: «А вот мой знакомый пошёл в игровой зал и просадил там зарплату, ещё и деньги своей фирмы, ещё и квартиру заложил и тоже проиграл. Что же ему теперь делать? В петлю лезть или в рабство продаваться?» Ответ: «Как гуманист – предложил бы второе. Да и как капиталист – тоже. Долги надо отдавать. И если прощать долги лишь на том основании, что должник – феерический азартный мудак, легко утрачивающий разум, то будет оскорблением для нормальных людей, разумных и свободных, когда он совершает такие глупости и тем не менее остаётся равным им по статусу. Впрочем, он может обнаружить какие-то ценные свойства личности, когда обретёт хорошего хозяина. Но что сам он не может распоряжаться своей судьбой – это он доказал и добровольно лишил себя такого права». Вопрос: «Тут одна тётка родила десять детишек, но выяснилось, что они никому не нужны. И вот она живёт в однокомнатной квартире со всеми с ними, и едва может прокормить». Ответ: «Она что-нибудь знала о контрацепции к моменту зачатья, скажем, пятого ребёнка? И в какой момент она поняла, что её выводок никому не нужен? Впрочем, я мог бы купить у неё пару-тройку детёнышей, поскольку мне как раз нужны пастушки». Вопрос: «Какая же мать продаст родного ребёнка?» Ответ: «Та, которая была достаточной дурой, чтобы родить его, не имея средств вырастить, но достаточно умна, чтобы понять это хотя бы с опозданием. Вообще же говоря, крайняя народная нужда – не в том, когда мать продаёт своего ребёнка в рабство. Крайняя нужда – это когда мать отдаётся приобретателю, только бы он взял ребёнка бесплатно и обеспечил его. И я видел такие страны. Хотите поговорить о черте бедности в России?» Чего я никогда не отрицал – я очень жёсткий парень. Добрый – но жёсткий. И на меня – никогда не действовали эти сюсюканья про «тяжкую народную долю». Я могу иметь симпатии к конкретным людям и помогать им, но никогда – к народу в целом (к любому). Ибо удел простого народа – иметь ровно ту меру позора и страданий, какие и подобают простому народу. Достаточную, чтобы хотелось «выбиться из народа в люди». А задача государства – вовсе не в том, чтоб обеспечить повальное счастье (это невозможно даже не по техническим причинам, а – по психологическим), а в том, чтоб обеспечить свободу и исполняемость частных контрактов. Pacta sunt servanda – вот фраза, которой можно было бы, по существу, ограничить содержание Гражданского Кодекса. Вместе с тем, я считаю себя абсолютно моральной личностью, и не раскаиваюсь ни в чём, что делал (некоторые эксцессы по пьяни – не в счёт, хотя и в самом угашенном состоянии я никого не убивал и не калечил по беспределу; приказов же – я вовсе не даю по пьяни или по обкурке и, следуя мудрому обыкновению Траяна, запрещаю принимать что-либо сказанное в таком состоянии за приказ). В трезвой же кондиции - я всегда вёл себя разумно и ответственно. То же самое – я презюмирую в других людях. Ибо я не считаю себя каким-то выдающимся человеком – я считаю себя нормальным человеком. Но если кто-то ведёт себя настолько по-дурацки, что не может отвечать за свои поступки ничем иным, кроме своей свободы, – значит, весьма морально то, что он лишается свободы. И никто не обязан его спасать в этом случае, если только не имеет каких-то личных к тому побуждений и располагает достаточными средствами. Социалистов – я считаю либо малолетними долбоёбами (юности – простительна левизна), либо – врагами. Причём – презренными врагами, такими, с которыми я никогда не стану искать политического союза. Никакого конформизма с идейными ворами и насильниками. И я очень чётко стараюсь дать им это понять. Что я готов позволить им говорить какие угодно слова, но малейшее насилие с их стороны – и я отвечу без стеснения. И мне похер, сколько их сторонников, взявших камни или автоматы в руки, окажутся в рабстве. Сколько будет самонадеянных развязных придурков – столько и окажется. Себя я считаю либералом. В хорошем смысле. В классическом. Я – искренне привержен той концепции, что люди вольны строить свои отношения между собой, как им то нравится, только б без внедоговорного насилия и произвола, а задача государства – гарантировать им эту свободу (и защищать от любого произвола). Я часто слышу, что такой либерализм, как мой – он якобы не востребован в обществе. Что он слишком радикален. Что надо всё-таки договариваться с социалистами, поскольку они влиятельны в массах. Что ж, я готов с ними договариваться. О том, что мы позволим дышать им нашим воздухом и даже колебать его своими голосовыми связками, неся всякий бред про корпорации, ввергающие мир в нищету (когда и беднота нынче купается в неслыханной роскоши). Такая уступка ничего не стоит для меня, поскольку я и так поборник абсолютной свободы слова. Но вот почему-то сдаётся мне, что непопулярность либералов в наш век происходит вовсе не из того, что они недостаточно сотрудничают с социалистами. А из того, что – вообще сотрудничают с этим красножопым ворьём. И уже в том видится предательство интересов буржуазии (а под нею я подразумеваю всех эффективных собственников средств производства, даже если эти средства ограничиваются только личностью собственника; то есть, для меня буржуазия – это хозяева себе и вершители своей судьбы). За что упрекают (мягко говоря) российских либеральных реформаторов левые – понятно. Но за что их могу упрекнуть я (и очень многие российские буржуа) – что они были «половинчатыми» либералами. Что они всё-таки заискивали перед плебсом, давая вздорные обещания всеобщего благоденствия (которые в полной мере исполнились, но плебс этого, как водится, не заметил и не оценил). Что могу обещать я – что мне совершенно пофиг судьба всяких горемычных лохов (тем паче – трудоспособного возраста и кондиции). Если они такие горемычные – то, верно, зря сделали, что вовсе появились на свет. И тем более зря – что до сих пор не перемёрли. Но если они представляют из себя какую-то ценность – то пусть эту ценность сыщет российская буржуазия, по своему усмотрению. Или не сыщет. Nobody cares. В общем, некоторые в это не верят, а я всё-таки считаю, что весьма сейчас актуальна в России идея крайнего и честного экономического либерализма. Которая, в общих чертах, выражается в том, что либо ты доказываешь свою полезность социуму и гребёшь бабло, либо – идёшь нахуй и никто не станет тебе помогать из средств налогоплательщиков. И пусть тебя оплакивают всякие поэты и философы, но – государство являет спасительное равнодушие к твоей судьбе и не грабит более деятельных компатриотов, чтобы помочь тебе влачить твоё жалкое существование, голодранец. © Copyright: Артем Ферье, 2011.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
