О том, что останется

Константин Жибуртович: литературный дневник

Всего лишь трижды авторы присылали мне свои книги с дарственной подписью от руки. Без рекламы и просьб о рецензиях. И уж точно не потому, что я как-то помогу в продвижении на литературный Олимп.


Это был искренний жест: «я хочу, чтобы ты прочёл».


Я скептически отношусь к ранжиру «издавался/не издавался». Привычно иронизирую над этими маркерами. Я понимаю, что при любых финансовых возможностях мне лень тратить энергию на выпуск своей книги. Лет 7-10 назад глаза бы горели, а сейчас – нет. Рейнджерс играют с Монреалем сегодня в 22:00 по Самаре – это интересно. А гипотетические переговоры о возможном издании интерес не вызывают. Это правда.


Но вот что оправдывает всю трату личного времени, денег и нервов моих друзей. Что останется в воспоминаниях? Трёп в мессенджерах об индейках и фикусах? Или даже драка до первой крови о несовпадении восприятий? Или, хотя бы, пение в унисон?


Нет. Останется – книга с почерком автора. Три книги с тремя уникальными почерками, если точнее. И сейчас, и через энное количество лет достаточно просто открыть любую страницу наугад, как в глуповатой игре-гадании…


Строка. Рифма. Я знаю или догадываюсь – откуда это. Что-то мы обсуждали. Что-то – не было необходимости произносить.


Я знаю этих авторов – в самой главной части бытия – получше, чем многие и многие родственники по крови. Потому что в законах больших чисел о твоём литераторстве родня отзывается так: опять Костя чудит. Впрочем, вот эта строка хорошая. Повтори, что ты там ввернул?


На другом полюсе – критик N с фразой «многомерность высказывания не только приближает автора к полифонии, но и укрупняет его восприятие».


И то, и другое – тоска смертная. Исключая воспоминания, которые не публикуются и не продаются.


Я – помню. А эти книги – они о том, что всё сбылось. На что тираж и популярность не влияют даже косвенно.


Это очень круто, что наши планеты знали о существовании друг друга. И находили язык общения.


В остальном, всех ждёт один финал. Но для безъязыких он страшнее.


Понт шумит за чёрной изгородью пиний.
Чьё-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.


(Иосиф Бродский)




Другие статьи в литературном дневнике: