Книга Нестерова «Давние дни» оканчивается словами: «Революция началась. Россия вступила в новую яркую полосу своей тысячелетней истории». Это писалось в 1940-1941, первое издание вышло в январе 1942, за 10 месяцев до смерти 80-летнего художника. А в 1917 он писал генералу и литератору Александру Владимировичу Жиркевичу: «Я был бы счастлив, если бы верил в благо переворота. Увы! Этой веры у меня нет. А не веря, «делать вид» с моей прямолинейностью совершенно невозможно». Однако во многом винит последнего царя Николая II, ибо его «крайне неудачное, если не прямо преступное царствование подорвало веру в монархию так, как не удалось бы и большевикам». Чувство робкой надежды, разделяемое Сергеем Дурылиным, с которым они очень сблизились через общее увлечение православием, верой, которая и должна спасти Россию, овладевало обоими. Но по временам и отчаивались, что теперь всё гибнет так, что и за столетие не восстановится, Дурылин даже хотел идти в монастырь, но к 1919 понял, что и там спасения не будет. Кровью сердца написаны строки, где Нестеров, в отличие от более уравновешенного Дурылина, не боясь, восклицает: «Все думы, чувства, надежды, мечты попраны, осквернены. Не стало дорогой нам и понятной России. От ее умного, даровитого, гордого народа осталось что-то фантастическое, варварское, грязное, низкое». И в другом месте: «Если я вижу надежду, то лишь в новом Патриархе, Тихоне». Нестеров представить не мог, что и Патриарха можно посадить под арест, как простого босяка, вора, чуть не убийцу. А ведь всё это случилось, и не в таком далеком будущем. Гораздо полнее о революции и тому, что ей предшествовало, позвольте процитировать из дневников Бенуа: «В Учредительном собрании выборы завершились в конце ноября 1917, большевики из 715 мест – 175. Решили избавиться от Учредиловки 11.12.17, вызвали латышских стрелков для устрашения многотысячной толпы сторонников Учредительного собрания. В Москве организована комиссия по охране памятников, куда вошли Р.И.Клейн, А.П.Ланговой, А.М.Васнецов, В.Д.Поленов и другие». Бенуа присутствует на заседании художественной комиссии по гос. изданию классиков. Там Борис Петрович Попов, Рейснер, Штеренберг, Блок, Шухаев, Альтман. Пишет, что никогда еще не ощущал так остро «весь нелепый деспотизм большевизма, всю бестолковость их представителей, их оторванность от жизни, и в то же время всю обреченность старого мира. Чувства, которые я испытываю, не огорчение, а изумление, преходящее в тоску: идея монархии выдохлась». А вот характеристика Троцкого острым взглядом художника: «Наружность у Троцкого жуткая: острая бородка, глаза разбойничьи, пустой бездушный голос. Говорят, Троцкий честолюб – и прекрасно. Предпочитаю дельного честолюбца благородным и никчемным книжникам мечтателям и фарисеям. Новые властители раскачивают инструмент частной собственности. Неужели среди них действительно имеются такие святые идиоты, которые верят в возможность культуры вне личной заинтересованности?», а что говорил Луначарский о Ленине и Троцком: «Ленин - фанатик, верующий в творческую силу народа. Троцкий - дух разрушения. Он вовсе не верит в успех революции, все и с ним обречены на гибель, однако он желал бы зажечь такой пожар, который вынудил весь мир перестроиться по-новому». Сам Троцкий : «Удержаться хоть бы месяц, а дальнейшее станет наматываться по инерции». Жена Горького ( Мария Федоровна ): «Ленин – ведь это мой старый друг. Он Аввакум, книжник, изувер, всё только книжка. Троцкий – это политический неудачник, полный зависти, хитрый лукавый. Немцы наведут здесь порядок. Но если они придут, я здесь не останусь». А сам Горький, по определению Бенуа – это хитрый русский мужичок и колдун деревенский, и «не могу отделаться от недоверия к этому пленительному человеку». Ужасается ведением заседаний у Луначарского. «Без протоколов. В четверг? А что у нас в четверг? А в пятницу? Все заходят, перебивают… легкомыслие и поверхностность его. Чад лжи и чепухи». А далее он анализирует истоки этой трагедии:
«Боюсь предположить, что предпосылки революции начались с визитов Алисы к своей сестре Эллис, в России Елизавете Федоровне, супруги брата царя Александра III, Сергея Александровича. Там будущий царь Николай II познакомился и влюбился в Алису. А ведь признавался, что он очень влюбчив, так что чаша сия могла бы миновать и его, и Россию. Но с самого начала всё начало складываться роковым? – нет, пока еще не роковым, но неблагоприятным образом для Николая. Начать с самого бракосочетания. Александр III умер 20 октября 1894, а 14 ноября, то есть спустя всего три с половиной недели! – хотя официально траур по царю должен был длиться и всегда длился год! - состоялась их свадьба. Это было нарушением не только протокола - это было в какой-то степени даже неприлично, и извинял и позволил случиться этому бракосочетанию короткий просвет в трауре - день рождения Марии Федоровны, которой исполнилось 47 лет. Я не буду описывать Александру Федоровну и давать ей характеристику. Пойду другим путем: расскажу моменты из ее жизни, а выводы вы сделаете сами. Вот они с супругом едут в Крым, в Ливадию. На всех станциях выходит народ поприветствовать царя. Царица не показывается. Но на одной станции прибывает сам губернатор для приветствия. Нельзя не ответить пришедшим. Царь появляется в окне вагона, приветствуемый восторженной толпой. Царица подходит и… задергивает занавеску. Зиму они обычно проводят в Зимнем дворце, лето - в Летнем, в Царском Селе. Но с зимы 1903-04 они остаются и на зиму в Царском Селе, министры ездят на поезде к царю с докладами. Столица на долгие годы остается без них. Они по милости Александры Федоровны остаются без двора, без окружения, без друзей. А она сближается с сестрами-черногорками Милицей и Станой из бедного горного королевства, посмешищем европейского и русского двора. Это застрявшее в средневековье государство-недоразумение породило сестер, проникнутых мистицизмом, в кое они успешно вовлекают и венценосную подругу, у которой одна за другой рождаются четыре девочки, а наследника престолу царь и Россия дождаться никак не могут. Сестры знакомят царицу с мистиком Филипповым, а затем и с Распутиным. Боже, какая трогательная, братская, сердечная переписка идет у Николая с Вильгельмом в 1914, как они оба не хотят войны! Но война начинается. Как союзник, Николай обязан поддержать Великобританию и Францию – договор нарушать нельзя – еще были строги и неприкосновенны правила».
В Москве жить становилось невозможно. Сначала некоторое время еще надеялся, что работа отвлечет. И даже такое: «Россия должна пройти этот путь как Голгофу. И через нее прийти к великому воскрешению». Но всё это прекраснодушие погибало под натиском ежедневности: поджоги, убийства, осквернение мощей и всего святого, чему молились столетия и чему поклонялись еще недавно. Абрамцево, где Дурылин был домашним учителем детей Александра Дмитриевича Самарина и Веры Саввишны Мамонтовой, было их последним островком среди тонущей России. Там он писал своих «Философов». А вокруг не до философии. Дурылину просто негде жить. Нестеров предлагает пожить у него на Новинском бульваре. А они всей семьей поедут к брату жены в Армавир. «Надо подкормиться». Тогда многие уезжали на юг – Шаляпин, Алексей Толстой - переждать, пережить. Не верилось, что такой кошмар надолго. Это как пожар: долго не горит. Дурылин остается. Он же будет хоронить Василия Васильевича Розанова в 1919. 4 августа 1918 он стал дедушкой: у Ольги родилась дочь Ирина.
Армавир. Там жил родной брат жены. Все личные письма уничтожены, и после огромного перерыва длиной в три года продолжаются в ноябре 1920. Армавир стал местом встречи и воссоединения семьи и, как оказалось, на годы, до 1920, местом постоянного жительства. Мало того, здесь в 1919 он тяжело заболел. Тиф, спутник нищеты и антисанитарии, тогда косил людей, и то, что он, уже немолодой, выжил и выздоровел, заслуга его жены, которая начала работать по своей старой специальности, давно ею забытой в хорошие годы, когда даже дети были под присмотром бонн и нянь. Она стала давать частные уроки, а когда открылись школы, пошла туда учительницей. Армавир даже сейчас маленький городок далекий от магистральных путей если не в прямом, то в переносном смысле. А что происходило в столицах?
Уже 8 ноября 1917 Народный комиссар по Просвещению А.В.Луначарский писал Бенуа: «Дорогой Александр Николаевич. Вы обещали осведомить меня относительно конструкции той художественной комиссии, которая состояла при Головине, а также о Ваших взглядах на необходимую реформу…во все Комиссии я должен буду ввести широкое представительство организованного трудового народа, т.е. различных Центральных Исполнительных Комитетов, Советов, Бюро солдат, рабочих, крестьян. Рядом с этим представительством желательно не только представительство различных художественных групп и коллегий, но и отдельных специалистов. Я предполагаю три, а может, четыре комиссии. Это – Комиссия по народному просвещению, Государственный Театральный Совет для заведования театрами республики, Комиссия искусств и Национальных Дворцов».
Увы, Бенуа должен признать, что вступают они в хозяйничанье полного дилетантизма. Но он отмечает и такие факты: никто поначалу не громил Зимний дворец, наоборот, матрос, дежуривший на посту, спрашивает разрешения: можно ли тут курить? Их искусственно развращали: Керенский издал Приказ №1: «Равенство офицеров и солдат, выборные от солдат» – фактическая замена командиров, приказы офицеров можно не выполнять: в армии «демократия». Испугавшись последствий - а они не преминули наступить – издает Приказ № 2, но его уже никто не берет в расчет. А далее все покатилось как снежная лавина. Бенуа пишет в дневнике: « Посланец Луначарского некий Ятманов – настоящий дикарь. Он совершенно случайно и даже неожиданно для себя попал в комиссары, по глупости и невоспитанности он хамил, но в конце сдался, испугавшись ответственности». Главное, чем полагал заняться Бенуа, это Эрмитаж и Музей Александра III. Противно, хотя ожидаемо, было получить ему обвинения в низких происках личного карьеризма от Мейерхольда. Напротив, Луначарский, зная честность и бескорыстие Бенуа, все время советуется с ним, но, как выясняется, и он не всесилен. К тому же он большой любитель поговорить, повыступать, его доклады длятся часами, и эта черта превращает его в пустого болтуна. Он плохо разбирается в людях. Например, он очень симпатизирует и привлекает везде Осипа Брика, человека совершенно чуждого искусству, но большого демагога. Еще удивительные подробности: Ленин, по мнению Луначарского, фанатик, верящий в творческие силы трудящихся. В Троцком, напротив, живет дух разрушения. Он даже не верит в успех революции и убежден, что все они обречены на гибель. Луначарский сам узнает новости… из газет. Новые назначения делаются без него. Не потому ли он уже трижды просился в отставку. Бенуа заботит одно: лишь бы в нынешней суматохе не погибли главные шедевры Эрмитажа. Академия наук слушает доклад историка и искусствоведа Владимира Николаевича Бенешевича (не избежавшего в 1938 расстрела) о спасении памятников зодчества в Москве. Там страшные погромы. Список разрушений составлен Грабарем. Бенуа пишет в дневнике: «Я даже думаю, что Клейнмихели, Аракчеевы, Муравьевы менее вредны, чем эти бездарные «хорошие люди». И вся наша интеллигенция потому и взбешена большевиками, что она погрязла в какой-то бездарной порядочности». А по Петрограду расклеивают листовки с призывом громить интеллигенцию и саботирующих чиновников. Еще пока кажется, что революционеры «играют в террор», потому что никто не спешит идти к ним на службу. У Луначарского «утопические фантазии». Жена Бенуа, занимавшаяся насекомыми, увидела в жизни муравьев довольно жуткий символ, вернее, «идеал» всего коммунистического учения. Прожекты в самом деле самые утопические: всё будет бесплатно. Рабочие с радостью трудятся на свободных от капиталистов заводах и фабриках и бесплатно отдают плоды своего труда крестьянам. Крестьяне радостно трудятся на своей свободной земле и в благодарность за поставляемые рабочими плоды их труда бесплатно их кормят. Транспорт тоже бесплатный. Одна беда: его нет. Трамвай можно ждать часами и тогда уж лучше ехать на извозчике, а тот, видя безвыходность пассажира, дерет с него двойную плату. Квартиры тоже раздают бесплатно, перегораживая огромные залы особняков фанерными стенками или мебелью. Последний владелец Фонтанного дома граф С.Д.Шереметев отдал его в 1918 советской власти, там устроили коммуналки, одной из них можно прийти полюбоваться - это квартира Пунина – музей Ахматовой.
Да, яркость полосы была такая, что «стали выселять из домов, квартир» ( из письма Турыгину). Мария Кирилловна Морозова, в девичестве Мамонтова, из своего огромного особняка на Пречистенке получила две комнатки в своем же полуподвале, и то потому, что отдала в музеи 10 картин и скульптуру «Ева» Ренуара, а в ее доме теперь – Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса. Заведуют Грабарь и Ю.Б.Виннер. А ведь она долгие годы буквально содержала его семью, давая великому Скрябину возможность спокойно сочинять ( тогда, в начале 20 века, еще не все считали его великим).
Дом, где жил Нестеров, занят Реввоенсоветом, а его квартира - юрисконсульством этого совета. Год прожил среди ящиков и всякого скарба, но пришлось выехать из особняка на Новинском бульваре, «хотя, - как пишет Турыгину 5 июня 1921 – я продержался дольше других на своем Новинском». На этом же бульваре жил и Шаляпин, но тот просто спустил с лестницы новых комиссаров. Все-таки он был вхож к Ленину – решался вопрос о раздаче реквизита Большого театра в народные клубы, в недопустимости чего вождь его поддержал. Кроме того, он давал бесплатные концерты для рабочих. Но и Федор Иванович понял, что долго ему на гонорарах в виде мешков с картошкой не продержаться и не вернулся в 1922 с заграничных гастролей. Бенуа в 1926 не вернулся из заграничной командировки. Александр Мурашко, из знаменитой семьи художника, его дяди Николая Ивановича Мурашко, создателя в Киеве Рисовальной школы, и сам известный всему Киеву художник, был в 1919 зарезан бандитами на улице.
В начале сентября 1917 семья уже уехала в Армавир «подкормиться», тогда Кубань еще «ломилась от хлеба и всяческих надежд». Надежды таяли, и, наконец, и глава семьи сумел выехать с одним из «державных» украинских поездов сначала в Киев, а потом на Кубань. Там его не ждали: все переболели и тифом, и испанкой, так что переписка с семьей прервалась на три месяца. Нестеров и сам переболел воспалением легких, и его, едва вставшего на ноги, увезла в Армавир вызванная телеграммой жена.
У дочери с зятем - а зять Виктор Шретер был из известной семьи прибалтийских немцев, юрист, приват-доцент, после революции вел курс хозяйственного права, затем профессор факультета советского права - была 4-комнатная квартира на Сивцевом Вражке, 43 (бывший доходный дом Е.А.Шаблыкиной), квартира 12. Придется потом им перебираться туда. Не думал тогда, что это и будет его последним до смерти пристанищем: так тесно жить они не привыкли. Но это еще не было главной бедой. В Училище живописи, ваяния и зодчества начались так называемые реформы, а по сути уничтожение всего, что было накоплено за предыдущие годы: классы более не нужны, предметы изучать тоже не надо. Создали «народные» мастерские, куда мог поступить любой, кто хотел, никаких экзаменов. Сравнить с Академией художеств, куда в 1890 поступал Грабарь: из 200 приняли 20, на экзамене – написать портрет натурщика, писать можно маслом, темперой, акварелью, пастелью. Теперь - заходи и учись. Но и учиться было не обязательно: зашедшие с улицы неучи имели право сами себе выбрать педагога, а если он им не понравился – выгнать. Правда, поняли, что так ничему не научиться и применили новый метод: педагог-художник должен получить 20 голосов и тогда стать преподавателем в мастерской. Неискушенные ученики, однако, здоровым инстинктом чувствовали, что рисовать надо так, чтоб было похоже и потому выбирали в педагоги художников-реалистов: К.А.Коровина, С.В.Малютина, А.Е.Архипова, В.Н.Бакшеева, А.М.Васнецова, В.Н. Мешкова. Директору Илье Машкову, далекому от реализма, зато считавшего себя в этом весьма передовым, такой выбор не понравился, и он назначил руководителями Давида Штеренберга, работавшего в стиле кубизма, футуризма и примитивизма и Казимира Малевича, уже объявившего своим «Черным квадратом» смерть живописи. Бурлюк и вышеперечисленные объявили, что Репина, Маковского и прочих стариков пора выбросить. В.Н. Бакшеев пишет в «Воспоминаниях»: «…на выставках «Бубнового валета», «Голубой розы», «Ослиного хвоста» были такие картинки: на одной были прибиты какие-то дощечки, окурки папирос, жестянки, а на другой - весь холст был исчерчен какими-то вертикальными линиями. На правой и на левой стороне холста были написаны какие-то домики, в общем будто бы представляющие какую-то улицу. Я попросил стоящего рядом художника – члена выставки – рассказать мне содержание этой картины». Вот его объяснение: «Наклонные линии – это провода: телеграфные, телефонные, электрические, а вертикальные – это столбы, на которых эти провода держатся. Ведь вы, когда выходите из дома, то прежде всего видите эти провода, вообще, все наши картины – это пока только начало, из которого должно развиться великое монументальное искусство, отражающее нашу новую жизнь». В Училище живописи, ваяния и зодчества происходило что-то совершенно непонятное: все античные гипсовые фигуры выбрасывали, их разбивали. Это было в Москве, то же происходило и в Петрограде. Вот письмо Александра Владимировича Маковского, художника из знаменитой фамилии живописцев ( 1869-1924): «Петроград. 4 февраля 1919. Давно, очень давно не писал, но настроение такое, что и писать не хочется. Всё пусто, темно. Нашего дорогого Товарищества уже как будто и не существует, и когда мы возродимся, как Феникс из пепла, даже предсказать трудно. Ведь мы всегда были организацией для народа и если не вполне, то почти народной. Казалось бы, в нас должна была сохраниться нужда, необходимость, но, право, когда горит дом со всех четырех сторон, то где тут вытаскивать какую-нибудь старую, хоть и дорогую вещь – не до нее. О личной жизни и говорить не хочу. Что в Москве, что в Питере – один черт на дьяволе. Сидим по своим дырьям, голодаем, холодаем и мечтаем, где бы заработать грош. Масса голодных безнадежно. Общественная жизнь более интересна. У нас организовался Союз - 1й Трудовой профессиональный Союз художников, членов в нем 300 человек. Находимся в периоде организации, но надежд мало». Однако есть Коллегия по дела искусств. Идея родилась в июле 1918 в Плёсе ( помним: любимое место для пейзажной живописи, как деревня Барбизон во Франции). Коллегия решила делать выставку. Старые художники- реалисты доставили свои полотна, но дело не сдвигалось. Заняли места все левые – декаденты, футуристы, кубисты и что уже совсем неприлично – но о приличиях быстро забыли - в Комиссии по отбору картин заседали тоже они! Так сами себя и выбирали.
Что же делали остальные? Нестеров в Армавире. Василий Николаевич Бакшеев 6 лет просидел в деревне в 30 км от Москвы, работая, чтобы не умереть с голоду, на простой крестьянской работе. Василий Дмитриевич Поленов обитал дальше, в 130 км, в Борках, где у него был купленный в 1890 дом. Выживали как могли: в деревне приходилось туго, дочери в Москве шили, вышивали, зная языки, подрабатывали переводами. Александр Владимирович Маковский вскоре умер 55 лет от роду. Николай Константинович Рерих уехал заграницу. Репин остался заграницей, когда Финляндия отделилась от России, и стал там миллионером. Бенуа прожил еще до 1926, но потом все же уехал во Францию. Многие умерли: не стало художника Андрея Николаевича Шильдера (1861-1919), скульптора Гуго Романовича Залемана (1859-1919), ректора АХ Владимира Александровича Беклемишева (1861-1920), педагога Ивана Ивановича Творожникова (1848-1919).
Левые не только устраивали себе выставки, они провозгласили, что нужно новое искусство, понятное массам. А что понятнее плаката? Про «Окна РОСТА» знают все благодаря Маяковскому и Родченко. А Московское Училище живописи, ваяния и зодчества ( МУЖВЗ) было преобразовано во ВХУТЕМАС – Художественно-технические мастерские. Долой картины – даешь плакаты.
Книга Нестерова «Давние дни» оканчивается словами: «Революция началась. Россия вступила в новую яркую полосу своей тысячелетней истории». Это писалось в 1940-1941, первое издание вышло в январе 1942, за 10 месяцев до смерти 80-летнего художника. А в 1917 он писал генералу и литератору Александру Владимировичу Жиркевичу: «Я был бы счастлив, если бы верил в благо переворота. Увы! Этой веры у меня нет. А не веря, «делать вид» с моей прямолинейностью совершенно невозможно». Однако во многом винит последнего царя Николая II, ибо его «крайне неудачное, если не прямо преступное царствование подорвало веру в монархию так, как не удалось бы и большевикам». Чувство робкой надежды, разделяемое Сергеем Дурылиным, с которым они очень сблизились через общее увлечение православием, верой, которая и должна спасти Россию, овладевало обоими. Но по временам и отчаивались, что теперь всё гибнет так, что и за столетие не восстановится, Дурылин даже хотел идти в монастырь, но к 1919 понял, что и там спасения не будет. Кровью сердца написаны строки, где Нестеров, в отличие от более уравновешенного Дурылина, не боясь, восклицает: «Все думы, чувства, надежды, мечты попраны, осквернены. Не стало дорогой нам и понятной России. От ее умного, даровитого, гордого народа осталось что-то фантастическое, варварское, грязное, низкое». И в другом месте: «Если я вижу надежду, то лишь в новом Патриархе, Тихоне». Нестеров представить не мог, что и Патриарха можно посадить под арест, как простого босяка, вора, чуть не убийцу. А ведь всё это случилось, и не в таком далеком будущем.
В Москве жить становилось невозможно. Сначала некоторое время еще надеялся, что работа отвлечет. И даже такое: «Россия должна пройти этот путь как Голгофу. И через нее прийти к великому воскрешению». Но всё это прекраснодушие погибало под натиском ежедневности: поджоги, убийства, осквернение мощей и всего святого, чему молились столетия и чему поклонялись еще недавно. Абрамцево, где Дурылин был домашним учителем детей Александра Дмитриевича Самарина и Веры Саввишны Мамонтовой, было их последним островком среди тонущей России. Там он писал своих «Философов». А вокруг не до философии. Дурылину просто негде жить. Нестеров предлагает пожить у него на Новинском бульваре. А они всей семьей поедут к брату жены в Армавир. «Надо подкормиться». Тогда многие уезжали на юг – Шаляпин, Алексей Толстой - переждать, пережить. Не верилось, что такой кошмар надолго. Это как пожар: долго не горит. Дурылин остается. Он же будет хоронить Розанова в 1919. 4 августа 1918 он стал дедушкой: у Ольги родилась дочь Ирина.
Армавир. Там жил родной брат жены. Все личные письма уничтожены, и после огромного перерыва длиной в три года продолжаются в ноябре 1920. Армавир стал местом встречи и воссоединения семьи и, как оказалось, на годы, до 1920, местом постоянного жительства. Мало того, здесь в 1919 он тяжело заболел. Тиф, спутник нищеты и антисанитарии, тогда косил людей, и то, что он, уже немолодой, выжил и выздоровел, заслуга его жены, которая начала работать по своей старой специальности, давно ею забытой в хорошие годы, когда даже дети были под присмотром бонн и нянь. Она стала давать частные уроки, а когда открылись школы, пошла туда учительницей. Армавир даже сейчас маленький городок далекий от магистральных путей если не в прямом, то в переносном смысле. А что происходило в столицах?
Уже 8 ноября 1917 Народный комиссар по Просвещению А.В.Луначарский писал Бенуа: «Дорогой Александр Николаевич. Вы обещали осведомить меня относительно конструкции той художественной комиссии, которая состояла при Головине, а также о Ваших взглядах на необходимую реформу…во все Комиссии я должен буду ввести широкое представительство организованного трудового народа, т.е. различных Центральных Исполнительных Комитетов, Советов, Бюро солдат, рабочих, крестьян. Рядом с этим представительством желательно не только представительство различных художественных групп и коллегий, но и отдельных специалистов. Я предполагаю три, а может, четыре комиссии. Это – Комиссия по народному просвещению, Государственный Театральный Совет для заведования театрами республики, Комиссия искусств и Национальных Дворцов».
Увы, Бенуа должен признать, что вступают они в хозяйничанье полного дилетантизма. Но он отмечает и такие факты: никто поначалу не громил Зимний дворец, наоборот, матрос, дежуривший на посту, спрашивает разрешения: можно ли тут курить? Их искусственно развращали: Керенский издал Приказ №1: «Равенство офицеров и солдат, выборные от солдат» – фактическая замена командиров, приказы офицеров можно не выполнять: в армии «демократия». Испугавшись последствий - а они не преминули наступить – издает Приказ № 2, но его уже никто не берет в расчет. А далее все покатилось как снежная лавина. Бенуа пишет в дневнике: « Посланец Луначарского некий Ятманов – настоящий дикарь. Он совершенно случайно и даже неожиданно для себя попал в комиссары, по глупости и невоспитанности он хамил, но в конце сдался, испугавшись ответственности». Главное, чем полагал заняться Бенуа, это Эрмитаж и Музей Александра III. Противно, хотя ожидаемо, было получить ему обвинения в низких происках личного карьеризма от Мейерхольда. Напротив, Луначарский, зная честность и бескорыстие Бенуа, все время советуется с ним, но, как выясняется, и он не всесилен. К тому же он большой любитель поговорить, повыступать, его доклады длятся часами, и эта черта превращает его в пустого болтуна. Он плохо разбирается в людях. Например, он очень симпатизирует и привлекает везде Осипа Брика, человека совершенно чуждого искусству, но большого демагога. Еще удивительные подробности: Ленин, по мнению Луначарского, фанатик, верящий в творческие силы трудящихся. В Троцком, напротив, живет дух разрушения. Он даже не верит в успех революции и убежден, что все они обречены на гибель. Луначарский сам узнает новости… из газет. Новые назначения делаются без него. Не потому ли он уже трижды просился в отставку. Бенуа заботит одно: лишь бы в нынешней суматохе не погибли главные шедевры Эрмитажа. Академия наук слушает доклад историка и искусствоведа Владимира Николаевича Бенешевича (не избежавшего в 1938 расстрела) о спасении памятников зодчества в Москве. Там страшные погромы. Список разрушений составлен Грабарем. Бенуа пишет в дневнике: «Я даже думаю, что Клейнмихели, Аракчеевы, Муравьевы менее вредны, чем эти бездарные «хорошие люди». И вся наша интеллигенция потому и взбешена большевиками, что она погрязла в какой-то бездарной порядочности». А по Петрограду расклеивают листовки с призывом громить интеллигенцию и саботирующих чиновников. Еще пока кажется, что революционеры «играют в террор», потому что никто не спешит идти к ним на службу. У Луначарского «утопические фантазии». Жена Бенуа, занимавшаяся насекомыми, увидела в жизни муравьев довольно жуткий символ, вернее, «идеал» всего коммунистического учения. Прожекты в самом деле самые утопические: всё будет бесплатно. Рабочие с радостью трудятся на свободных от капиталистов заводах и фабриках и бесплатно отдают плоды своего труда крестьянам. Крестьяне радостно трудятся на своей свободной земле и в благодарность за поставляемые рабочими плоды их труда бесплатно их кормят. Транспорт тоже бесплатный. Одна беда: его нет. Трамвай можно ждать часами и тогда уж лучше ехать на извозчике, а тот, видя безвыходность пассажира, дерет с него двойную плату. Квартиры тоже раздают бесплатно, перегораживая огромные залы особняков фанерными стенками или мебелью. Последний владелец Фонтанного дома граф С.Д.Шереметев отдал его в 1918 советской власти, там устроили коммуналки, одной из них можно прийти полюбоваться - это квартира Пунина – музей Ахматовой.
Да, яркость полосы была такая, что «стали выселять из домов, квартир» ( из письма Турыгину). Его дом занят Реввоенсоветом, а его квартира - юрисконсульством этого совета. Год прожил среди ящиков и всякого скарба, но пришлось выехать из особняка на Новинском бульваре, «хотя, - как пишет Турыгину 5 июня 1921 – я продержался дольше других на своем Новинском». На этом же бульваре жил и Шаляпин, но тот просто спустил с лестницы новых комиссаров. Все-таки он был вхож к Ленину – решался вопрос о раздаче реквизита Большого театра в народные клубы, в недопустимости чего вождь его поддержал. Кроме того, он давал бесплатные концерты для рабочих. Но и Федор Иванович понял, что долго ему на гонорарах в виде мешков с картошкой не продержаться и не вернулся в 1922 с заграничных гастролей. Бенуа в 1926 не вернулся из заграничной командировки. Александр Мурашко, из знаменитой семьи художника, его дяди Николая Ивановича Мурашко, создателя в Киеве Рисовальной школы, и сам известный всему Киеву художник, был в 1919 зарезан бандитами на улице.
В начале сентября 1917 семья уже уехала в Армавир «подкормиться», тогда Кубань еще «ломилась от хлеба и всяческих надежд». Надежды таяли, и, наконец, и глава семьи сумел выехать с одним из «державных» украинских поездов сначала в Киев, а потом на Кубань. Там его не ждали: все переболели и тифом, и испанкой, так что переписка с семьей прервалась на три месяца. Нестеров и сам переболел воспалением легких, и его, едва вставшего на ноги, увезла в Армавир вызванная телеграммой жена.
У дочери с зятем - а зять Виктор Шретер был из известной семьи прибалтийских немцев, юрист, приват-доцент, после революции вел курс хозяйственного права, затем профессор факультета советского права - была 4-комнатная квартира на Сивцевом Вражке, 43 (бывший доходный дом Е.А.Шаблыкиной), квартира 12. Придется потом им перебираться туда. Не думал тогда, что это и будет его последним до смерти пристанищем: так тесно жить они не привыкли. Но это еще не было главной бедой. В Училище живописи, ваяния и зодчества начались так называемые реформы, а по сути уничтожение всего, что было накоплено за предыдущие годы: классы более не нужны, предметы изучать тоже не надо. Создали «народные» мастерские, куда мог поступить любой, кто хотел, никаких экзаменов. Сравнить с Академией художеств, куда в 1890 поступал Грабарь: из 200 приняли 20, на экзамене – написать портрет натурщика, писать можно маслом, темперой, акварелью, пастелью. Теперь - заходи и учись. Но и учиться было не обязательно: зашедшие с улицы неучи имели право сами себе выбрать педагога, а если он им не понравился – выгнать. Правда, поняли, что так ничему не научиться и применили новый метод: педагог-художник должен получить 20 голосов и тогда стать преподавателем в мастерской. Неискушенные ученики, однако, здоровым инстинктом чувствовали, что рисовать надо так, чтоб было похоже и потому выбирали в педагоги художников-реалистов: К.А.Коровина, С.В.Малютина, А.Е.Архипова, В.Н.Бакшеева, А.М.Васнецова, В.Н. Мешкова. Директору Илье Машкову, далекому от реализма, зато считавшего себя в этом весьма передовым, такой выбор не понравился, и он назначил руководителями Давида Штеренберга, работавшего в стиле кубизма, футуризма и примитивизма и Казимира Малевича, уже объявившего своим «Черным квадратом» смерть живописи. Бурлюк и вышеперечисленные объявили, что Репина, Маковского и прочих стариков пора выбросить. В.Н. Бакшеев пишет в «Воспоминаниях»: «…на выставках «Бубнового валета», «Голубой розы», «Ослиного хвоста» были такие картинки: на одной были прибиты какие-то дощечки, окурки папирос, жестянки, а на другой - весь холст был исчерчен какими-то вертикальными линиями. На правой и на левой стороне холста были написаны какие-то домики, в общем будто бы представляющие какую-то улицу. Я попросил стоящего рядом художника – члена выставки – рассказать мне содержание этой картины». Вот его объяснение: «Наклонные линии – это провода: телеграфные, телефонные, электрические, а вертикальные – это столбы, на которых эти провода держатся. Ведь вы, когда выходите из дома, то прежде всего видите эти провода, вообще, все наши картины – это пока только начало, из которого должно развиться великое монументальное искусство, отражающее нашу новую жизнь». В Училище живописи, ваяния и зодчества происходило что-то совершенно непонятное: все античные гипсовые фигуры выбрасывали, их разбивали. Это было в Москве, то же происходило и в Петрограде. Вот письмо Александра Владимировича Маковского, художника из знаменитой фамилии живописцев ( 1869-1924): «Петроград. 4 февраля 1919. Давно, очень давно не писал, но настроение такое, что и писать не хочется. Всё пусто, темно. Нашего дорогого Товарищества уже как будто и не существует, и когда мы возродимся, как Феникс из пепла, даже предсказать трудно. Ведь мы всегда были организацией для народа и если не вполне, то почти народной. Казалось бы, в нас должна была сохраниться нужда, необходимость, но, право, когда горит дом со всех четырех сторон, то где тут вытаскивать какую-нибудь старую, хоть и дорогую вещь – не до нее. О личной жизни и говорить не хочу. Что в Москве, что в Питере – один черт на дьяволе. Сидим по своим дырьям, голодаем, холодаем и мечтаем, где бы заработать грош. Масса голодных безнадежно. Общественная жизнь более интересна. У нас организовался Союз - 1й Трудовой профессиональный Союз художников, членов в нем 300 человек. Находимся в периоде организации, но надежд мало». Однако есть Коллегия по дела искусств. Идея родилась в июле 1918 в Плёсе ( помним: любимое место для пейзажной живописи, как деревня Барбизон во Франции). Коллегия решила делать выставку. Старые художники- реалисты доставили свои полотна, но дело не сдвигалось. Заняли места все левые – декаденты, футуристы, кубисты и что уже совсем неприлично – но о приличиях быстро забыли - в Комиссии по отбору картин заседали тоже они! Так сами себя и выбирали.
Что же делали остальные? Нестеров в Армавире. Василий Николаевич Бакшеев 6 лет просидел в деревне в 30 км от Москвы, работая, чтобы не умереть с голоду, на простой крестьянской работе. Василий Дмитриевич Поленов обитал дальше, в 130 км, в Борках, где у него был купленный в 1890 дом. Выживали как могли: в деревне приходилось туго, дочери в Москве шили, вышивали, зная языки, подрабатывали переводами. Александр Владимирович Маковский вскоре умер 55 лет от роду. Николай Константинович Рерих уехал заграницу. Репин остался заграницей, когда Финляндия отделилась от России, и стал там миллионером. Бенуа прожил еще до 1926, но потом все же уехал во Францию. Многие умерли: не стало художника Андрея Николаевича Шильдера (1861-1919), скульптора Гуго Романовича Залемана (1859-1919), ректора АХ Владимира Александровича Беклемишева (1861-1920), педагога Ивана Ивановича Творожникова (1848-1919).
Левые не только устраивали себе выставки, они провозгласили, что нужно новое искусство, понятное массам. А что понятнее плаката? Про «Окна РОСТА» знают все благодаря Маяковскому и Родченко. А Московское Училище живописи, ваяния и зодчества ( МУЖВЗ) было преобразовано во ВХУТЕМАС – Художественно-технические мастерские. Долой картины – даешь плакаты.
Гл 29
Возвращение в Москву. Портрет Ильина
В июле 1920 вернулся в Москву. Жена и дети пока в Армавире. Екатерина Петровна четвертый год служит в Армавирской гимназии, даже заменяла начальницу, ее ценят как хорошего работника, она председатель месткома, ее всюду выбирают представительницей от школы. Наташа заканчивает гимназию. Алексей в 4 классе. Сын от Ю.Н.Урусман Михаил окончил Рязанские пехотные курсы командиров Красной Армии, но, не перенеся сыпного тифа, умер 16 апреля 1920.
Картины еще два года назад Нестеров оставил на хранение в Историческом музее и в музее А.А. Бахрушина. В Москве, сильно изменившейся, «нет торговли и всего, что сопровождало ее , - вывески, магазины, Торговые ряды и пр. не существуют. Нет семи тысяч деревянных домов, снесенных на топливо, нет заборов, сады обнажены. Третьяковская галерея пополнилась залой новых крайних течений, взамен иностранцев, сейчас убранных или взятых на особую выставку. Много открылось новых картинных галерей: Морозова, Остроухова, Цветкова, Леве. Много наставлено памятников. Увы! Очень плохих. Исключение составляет «Разин» Конёнкова, сейчас убранный с Красной площади в музей Леве» - пишет он другу живописцу Владимиру Карловичу Менку. Но самое ужасное: пропали все его эскизы, рисунки – всё наработанное для будущих больших картин. Будут ли они когда-нибудь, эти картины? Его главная тема – Христос - теперь не только никому не нужна, но прямо опасна. Да, часто он писал образ Спасителя по заказу, но получить заказ – честь для художника: это признание его таланта и умения. Сам Рафаэль и Микеланджело писали по заказу пап Юлия II и Климента VII. Но как он его писал! Вспомните его, нестеровского, Христа, воскрешающего Лазаря: такую непреклонную веру мог отобразить художник, сам истово верующий. Это не больному расслабленному паралитику сказать: Встань и ходи! – это поднять мертвого с одра смерти! Потому приходящие во храм должны были проникнуться верой, которую нес своими образами человек и художник – Михаил Нестеров. Про себя он говорил: «Я не светский человек». Это не потому, что он человек не их круга, не может поддержать беседу, не знает языков – многие художники их не знали: Академия художеств была единственным вузом, куда принимали даже крепостных. Он имел ввиду другое: не светский, а творческий. Когда у него созрел замысел картины, он ждет – не дождется утра, чтобы приняться за работу. Тут ему, в силу специфики его искусства, невозможно, как поэту или композитору, работать ночью, он должен проверять зрительные впечатления, художнику нужен свет. Как часто по 8 часов он проводит у мольберта, прерываясь только на обед, а кофе ему приносят в мастерскую, и пьётся он на ходу.
Даже в тяжелые годы, 1918, 1919, когда краску достать негде, пишет «Портрет Л.Н. Толстого в лесу», этюды со своих домашних: Наташи, Алеши, эскиз к задуманному портрету Веры. Как утверждала Вера, ее мать, Юлия Николаевна Урусман, оставалась другом и позировала художнику для картин «За Волгой», «Думы», «Родина Аксакова», «Страстная седьмица». Однако в письмах близкому другу, Александру Турыгину, он ее даже по имени не называет, пишет так: «Вера вышла замуж за кончившего университет некоего Квятковского ( Квятковский Адам Николаевич, 1890-1926), малого бойкого, но не очень крепкого. Сейчас он проходит железнодорожный стаж на Кавказе, там же с ними и мать Веры».
Про себя: «Я постарел, но много работаю. Еще порох есть». Краски приходится доставать только «с верной оказией» из Киева, от Марии Статкевич, дочери уже покойного Менка, умершего 27 декабря 1920. Летом он живет у приютившего его Бакшеева в деревне, а зимой в Москве у Шрётеров. Виктор Николаевич «профессурствует, а она сидит на Смоленском пляже и торгует нестеровским добром, которого еще изрядно». Смоленским пляжем Нестеров со своим неизменным юмором называет Сухаревку – большой рынок, барахолку, где люди продавали и выменивали всё, что у них осталось. Сам художник и его давний друг Виктор Михайлович Васнецов сидят даже без пайка. «Жить, конечно, нелегко» - это еще мягко сказано. Без пайка жить не то что нелегко, а невозможно. Паек таки дадут, и даже академический, но только к октябрю 1921, так что теперь «поедаем селедки, а после пьем, пьем, без конца – увы! - воду, а не шампанское, как пивали в старину». Недавно назначенный новый директор Русского Музея 40-летний профессор Николай Петрович Сычев собрался писать монографию о Нестерове. Замысел, увы, невоплощенный. Пока предлагал организовать приезд и помещение для выставки. Екатерина Петровна с детьми – окончившей гимназию Наташей и Алешей - вернулись в Москву. Семья воссоединилась. Тут всех умиляет маленькая Ириша, ей уже 3 годика. Отец ее, на кого она очень похожа, Виктор Николаевич на работе чуть не сутками. Живут теперь не так просторно, но весело. За время революции написаны «Соловей поет» - «один из самых поэтических вариантов своей темы о судьбе русской женщины, - как не менее поэтично описывает все картины Нестерова Дурылин , - Здесь также изображена Христова невеста, но художник выводит ее из стен скита в тихий майский вечер к лесной опушке, пронизанной душистым теплом весны, и соловьиная песня любви и весны побеждает в этот миг все ее обеты послушания, молитвы и «ухода от мира».
Когда еще не было пайка, были портреты, которые хотела купить Третьяковская галерея и начат новый портрет. Это будет Иван Александрович Ильин. На портрете он выглядит немолодым усталым человеком, а ведь там ему – в 1921 - всего 38 лет. Родился он в богатой семье крупного государственного чиновника Александра Ивановича и Каролины Штадион, в крещении Екатерины Юльевны. Окончил с золотой медалью лучшую в Москве Первую классическую гимназию, затем Московский университет и тоже, как отец, юридический факультет. В имении Быково, в гостях у своего дядюшки, Иван Александрович в 1906 году венчался в местной церкви Рождества Пресвятой Богородицы со своей невестой Натальей Вокач, будущей писательницей, по родственным связям двоюродной сестрой Веры Муромцевой – жены Ивана Бунина. Так что семейству Ильиных было что терять в России после победы большевистской революции, было о чём сожалеть в навек потерянной прошлой жизни... Сначала, как многие тогдашние студенты, был настроен радикально, но вскоре решил, что революция России не нужна, а нужна конституционная монархия. В этом и влияние князя Евгения Николаевича Трубецкого, и собственные размышления. Ильин был приват-доцентом юридического факультета Московского университета, преподавал историю права, считался «русским немцем» за увлечение немецкой философией, а в ней – знатоком. Докторскую степень Ильин получил в мае 1918 за толкование трудов Гегеля. Позвольте процитировать Станислава Сергеевича Зотова: « Кажется, именно тогда новый советский доктор философии Иван Ильин бросил коммунистам перчатку вызова непримиримой борьбы за Россию. И эта непримиримая борьба привела его к трагическим последствиям вынужденного сотрудничества с немецкими фашистами, в которых он, одно время, видел реальный противовес распространению коммунистического влияния в Европе. До этого была его активная переписка с деятелями белого движения из когорты тех русских учёных, что уехали на Дон и активно сотрудничали с деникинским режимом. Это не удивительно, ведь учитель Ильина в области философии Евгений Трубецкой стал активным сторонником белого движения, работал в деникинском Осваге (осведомительном агентстве – органе белогвардейской пропаганды) и умер в феврале 1920 года в Новороссийске от тифа, от которого, кстати, погибла большая часть бегущей после поражений армии генерала Деникина.
Так начинался крестный путь русской интеллигенции, коренным образом разошедшийся с большевиками. Но не все из них добровольно покинули Советскую Россию, некоторые оставались в новом мире социализма и даже пытались работать в новой реальности. К таковым принадлежал, к примеру, киевский врач и начинающий писатель Михаил Булгаков (тоже член деникинского Освага, писавший яркие статьи против большевиков), таковым был и новоявленный доктор философии Иван Ильин. Он не собирался покидать Россию, хотя, конечно, был на заметке ВЧК, не раз арестовывался в ходе событий гражданской войны, но затем... освобождался и продолжал свою антибольшевистскую деятельность. Тут есть некая странность, других активных сторонников белогвардейцев за такие штучки в те годы легко ставили к стенке, а вот Ильина сильно не трогали. Его и некоторых других представителей научной интеллигенции, именно тех, у кого были довольно значимые связи на Западе. Тут явно чувствуется рука антипода Ильина – вождя Советской России Ленина. Ильич ведь понимал, что с Западом, в конце концов, придётся договариваться, а значит – надо улучшать реноме большевистского режима там. Дела же внутри страны, после мятежа в Кронштадте весной 1921 года, после антоновского восстания того же года и неизбежных репрессий, которые затронули и круги научной интеллигенции (известное дело Таганцева в Петрограде), шли неважно и в сторону обострения политической борьбы. Связи же с Западом нужно было развивать, а для этого подчёркивать либерализацию режима. Большевистское правительство попало в этой связи в своеобразную вилку противоречий – надо было прижать оппозицию внутри страны, а в то же время потрафить Европе для налаживания так необходимого разорённой стране экономического сотрудничества. И принимается, под явным давлением Ленина, удивительное решение о легальной высылке из Советской России наиболее одиозных её идеологических врагов – тех учёных-гуманитариев, которые несли в себе закваску идейного противостояния большевизму. В число этих высланных (а значит и спасённых от гибели!) гуманитариев и попал антипод Ильича философ Ильин. Знали бы большевики, какого врага и неуступчивого своего оппонента они выпускают – так никогда бы такого не совершили, но что сделано, то сделано – в сентябре 1922 года он был водворён в Петрограде на немецкий пароход (знаменитый «философский» пароход) и отправлен в Германию».
В эмиграции он оставался непримирим к советской власти, считал революцию и всё дальнейшее в СССР катастрофой для России, но вернуться, как некоторые другие эмигранты, конечно, не мог и даже не хотел. А теперь позвольте процитировать самого Ильина:
«В наше время, время видимого крушения России, а на самом деле – время её мученического очищения, её исторического оправдания и духовного возрождения в перерожденном виде; в наши дни, дни великого соблазна для близоруких и великих надежд для дальнозорких, когда русский народ, всеми иными народами преданный и покинутый, сам с собой наедине, перед лицом Божиим, добывает себе свободу голодом и кровью, пытаясь по-самсоновски повалить на себя капище Дагона, но выйти из-под развалин с молитвою на устах и с приговором для своих врагов; в такое время, в такие дни, когда у каждого русского сердце горит от святой любви и священного гнева, когда уже иноземцы начинают постигать мировое и пророческое значение русской трагедии и содрогаться о своей собственной судьбе, – чудится мне, что у всех у нас есть потребность обратиться к России в её историческом целом, окинуть взором, сколько его хватит, нашего взора, пути, и судьбы, и задания нашей Родины, основы и первоосновы её культуры, из коих все вышло и к коим всё сводится, увидеть их в их силе и славе, увидеть их в их опасных уклонах и соблазнах, увидеть всё это не только в исторической ткани нашей страны, но и в нас самих, в наших душах, в их сознательном и бессознательном укладе, в явных деяниях дня и в тайных сновидениях ночи; с тем, чтобы каждый из нас осязал в самом себе и чудесные дары нашей России, составляющие самую русскость нашей русскости, и те пробелы, те слабости, те недостроенности и неустроенности русской души, которые не дали нам устоять против мирового соблазна, но привели наш народ на гноище мировой истории...». Он ненавидел большевиков за так называемый интернационализм, ибо был прежде всего русским и считал, что в 18 и 19 веках в России создавалась и создалась именно своя национальная культура, в то же время культура европейская, основанная на христианстве. Без него, без веры не может быть нравственности. А задача государства – не подавлять, а воспитывать.
Ильин: «Это дело было начато с чрезвычайным успехом, прервано политической смутой и коммунистической революцией и осталось ныне незавершенным. Чтобы завершить это дело, понадобятся ещё века свободного творческого расцвета, и нет сомнения, что Россия возобновит его после окончания революции».
Что произойдет после окончания революции, то есть распада коммунистического режима? - «Россия есть не случайное нагромождение территорий и племён и не искусственно слаженный «механизм» «областей», но живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся организм, не подлежащий произвольному расчленению. Этот организм есть географическое единство, части которого связаны хозяйственным взаимопитанием; этот организм есть духовное, языковое и культурное единство, исторически связавшее русский народ с его национально младшими братьями духовным взаимо-пониманием; он есть государственное и стратегическое единство, доказавшее миру свою волю и свою способность к самообороне; он есть сущий оплот европейско-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия. Расчленение его явилось бы невиданной еще в истории политической авантюрой, гибельные последствия которой человечество понесло бы на долгие времена. Расчленение организма на составные части нигде не давало и никогда не даст ни оздоровления, ни творческого равновесия, ни мира. Напротив, оно всегда было и будет болезненным распадом, процессом разложения, брожения, гниения и всеобщего заражения. В нашу эпоху в этот процесс будет втянута вся вселенная. Территория России закипит бесконечными распрями, столкновениями и гражданскими войнами, которые будут постоянно перерастать в мировые столкновения. Это перерастание будет совершенно неотвратимым в силу одного того, что державы всего мира (европейские, азиатские и американские) будут вкладывать свои деньги, свои торговые интересы и свои стратегические расчеты в нововозникшие малые государства; они будут соперничать друг с другом, добиваться преобладания и «опорных пунктов», мало того, выступят империалистические соседи, которые будут покушаться на прямое или скрытое «аннексирование» неустроенных и незащищенных новообразований. Россия превратится в гигантские «Балканы», в вечный источник войн, в великий рассадник смут». А далее еще страшнее его предсказания: «Она станет мировым бродилом, в которое будут вливаться социальные и моральные отбросы всех стран («инфильтранты», «оккупанты», «агитаторы», «разведчики», «революционные спекулянты» и «миссионеры») – все уголовные, политические и конфессиональные авантюристы вселенной. Расчлененная Россия станет неизлечимою язвою мира».
Иван Александрович Ильин был действительно трагическим философом. Он всегда был резок в своих высказываниях, всегда нелицеприятен. Потому он не ужился на своей второй родине, Германии, когда там пришли к власти гитлеровцы. Действительно, Ильин в 20-е годы прошлого века испытывал некоторый интерес к теории фашизма, одно время видел в «сильных» вождях Запада, таких, как Гитлер или Муссолини – некий противовес воинствующему Коминтерну, который, по его тогдашнему мнению, пытался захватить Европу. Но после прихода Гитлера к власти в Германии Ильин очень быстро разобрался, что это за сила овладела Германией и к чему она ведёт: «Дранг нах Остен» – натиску на Восток. То есть на любимую философом его первую и главную Родину – Россию. И Ильин покидает Германию и до конца своей жизни будет пребывать в нейтральной Швейцарии, где ему жилось трудно, так как швейцарские власти подозревали его то в симпатиях к России, то к сотрудничеству с гитлеровским режимом.
Сумел ли Нестеров отобразить всю сложность натуры философа? Конечно, в то время, когда он создавал портрет, все испытания еще впереди, но они уже зреют, и это чувствуется в напряженной позе мыслителя. Кстати, портрет потом он так и назвал -«Мыслитель». Рука сжимает рукопись - свою ли, чужую, но художник смог отобразить на портрете напряжение мысли русского мудреца, и в то же время абсолютно европейского мыслителя. Все исследователи пишут, что пустынный пейзаж подчеркивает одиночество мыслителя. Что ж, это тоже верно. Портрет писался и был закончен в подмосковных Дубках в июле 1922, но разве там – цветущая середина лета? Всё голо, уныло, и одиноко идущий, изображенный в полный рост Ильин кажется особенно отчужденным от всего, что его окружает. Одежда на нем тоже не летняя – он весь в черном, в карман пальто спрятана одна рука, другая – сжимает рукопись. Это совсем не тот философ, кто может на досуге развлечься мечтами о будущем, подискутировать с приятелями о каком-нибудь новом явлении. Нет! Он в предчувствии невеселых перемен. Не зря он так провидчески описал будущее дорогой ему России.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
