О трезвом осознании реальностиИз текстов годичной давности: «По причинам, которые перечислять было бы слишком долго, церковь, образование, правосудие и некоторые другие социальные институции в России всегда находились в состоянии крайне неудовлетворительном и со своими обязанностями не справлялись. И случилось так, что литературе пришлось взять на себя многие из этих функций. Это ситуация, насколько я понимаю, уникальная. Литература взяла на себя так называемую «учительскую» роль. Она стала средоточием духовной жизни народа, арбитром его нравственного облика. Со временем эта тенденция — учить и судить — превратилась в традицию. Подобная традиция таит в себе для писателя не только преимущества, но и серьёзные опасности». Я всегда любил эту цитату Бродского из письма в New York Times «Писатель – одинокий путешественник» (1972). На деле, Иосиф Александрович угодил в ловушку, свойственную всем современникам: суждение о прошлом с позиций настоящего (уточню: речь о значении литературы для советских интеллектуалов 60-70-х годов). В самом деле, как мы это себе представляем… Вот, после восьми лет трудов Пушкин ставит точку в «Евгении Онегине». Крупнейшее литературное – и шире – культурное событие. Десятки умных рецензий, передача на телеканале «Культура», беседа автора с Познером, отклик маститого протоиерея о христиански целомудренном финале. Ни дать, ни взять – Онегин, как нравственный индикатор социума. Или вот Романов бессильно ссылает Лермонтова на Кавказ. Либеральная общественность негодует. Инагент Алексей Венедиктов первым побеседовал с Михалом Юрьичем. Петиция в соцсетях. Либеральная пресса обещает отслеживать каждый новый день опального литератора и рассказывать читателям. Так вот, спойлер: значение русской литературы для современников явно преувеличено, и никаким «нравственным арбитром» она не являлась. Достаточно лениво посмотреть доступную статистику процента грамотности населения, от Пушкина до современника начала ХХ века графа Толстого. Миф о «золотом веке» русской литературы вообще не выдерживает первого пристально-критического взгляда. Дворяне пишут для дворян, образованных разночинцев, госслужащих, купцов и… потомков, если дан огромный талант. Онегин или ссылка Лермонтова обсуждаются в респектабельных гостиных Санкт-Петербурга и Москвы. Процентов 30 способны его прочесть. Из них 10 – понять глубоко. 2-3 процента – откликнуться. Все иные заняты хозяйством и выживанием; более того – не всякий грамотный человек пожелает пускать в душу всю эту метафизику. И это – данность. Литературе, вообще, было бы неплохо трезво осознавать своё истинное место в иерархии социума.* А литераторам – всячески избегать по-человечески понятной и простительной идеализации призвания. В этом мире нота значит больше, чем буква, живопись более доступна, чем слово – если вести речь о законах больших чисел. Да и само слово не всесильно. Возьмите любой абзац Ленина и Булгакова – и понятно, что в одном случае рождается искусство, в другом – пишет старательный хорошист. Историю России переворачивает Ленин. Что совершенно не отменяет значение русской литературы для мирового искусства. И даже подчёркивает её подлинность вне мифологизации о паблисити – как и всё, что глубинно доступно немногим, но при понимании остаётся с тобой навсегда.
© Copyright: Константин Жибуртович, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
