– И чего тебе взбрело в голову притащить Полкана в школу?! Как маленький, честное слово!
– Да ладно ты, не гуди. И так тошно, – вяло отмахнулся Генка. – Кто же мог подумать, что он к Ирине в портфель заберется.
Полкан – это маленький рыжий хомячок, которого Генкина тётка недавно подарила ему на день рождения. Тётка почему-то никак не может понять, что Генка давно вырос и что дарить ему сахарных петушков на палочке и плюшевых медвежат несколько поздновато. Вот и на этот раз она принесла хомяка, с которыми так любят возиться в детских садах. А Генка давно мечтал иметь собаку, большую и лохматую. Поэтому он, не долго думая, и назвал маленького зверька древним собачьим именем.
И вот сегодня, когда Генка зачем-то притащил хомяка в школу, тот взял и сбежал от него на уроке ботаники. Пока Генка ползал под партой, пытаясь найти беглеца, я вдруг с ужасом увидел, как Полкан ловко вскарабкался по ножке учительского стула и юркнул в портфель Ирины Васильевны.
– Генка, – зашипел я, таща из-под парты друга, – он к Ирине в портфель залез!
Генка обалдело на меня посмотрел и прошептал:
– Что же делать?
В ответ я только пожал плечами. И действительно, не говорить же, в самом деле: «Ирина Васильевна, у вас в портфеле хомяк сидит».
Развязка наступила быстро. Ирина Васильевна закончила объяснять новый материал, чихнула и полезла в портфель за платочком. Мы с Генкой замерли, ожидая самого худшего. Но учительница проявила завидное хладнокровие. Лишь на секунду она задержала руку в портфеле, чуть изменившись в лице. Потом спокойно достала оттуда Полкана и произнесла ледяным голосом:
– Кто принёс в класс хомяка?
Ребята было засмеялись, но сразу вдруг притихли и замолчали. Генка обречённо встал.
– Прекрасно, – сказала Ирина Васильевна и нехорошо улыбнулась. – У меня такое впечатление, Петров, что ты деградируешь прямо на глазах.
– Почему это деградирую, я не деградирую… – забубнил Генка себе под нос.
– Нет, деградируешь, – жёстко повторила Ирина Васильевна страшноватое слово. – Чем иначе объяснить твоё поведение. Вместо того, чтобы думать, как исправить свои двойки, ты приносишь в класс животных. Ну вот что. Хватит! Завтра же приведи своих родителей в школу. Или нет, я сама, слышишь, сама сегодня вечером к вам зайду. А сейчас можешь забрать своего грызуна. – И она протянула напуганного хомяка ещё более напуганному Генке…
И вот теперь мы сидели в Генкиной квартире и гадали, кто придёт раньше: учительница или родители?
– А когда твои должны быть? – спросил я.
– Мама-то поздно придёт, – ответил Генка. – У неё сегодня курсы. А вот папа – не знаю. Наверное, вовремя… Эх, началось бы сейчас землетрясение! Или хоть бы свет в квартире, что ли погас. Придёт Ирина – света нет, родителей нет, ну она и уйдёт.
– А что толку, – сказал я. – Уйдёт, а завтра снова придёт.
– Ну, завтра… Кто там знает, что завтра будет.
– Глупо, — сказал я.
– Нет, не глупо, – упрямо повторил Генка. – Света не будет, родителей пока нет…
– Ну, заладил, как пономарь. Вот мне папа недавно одну интересную штуку рассказывал. Раньше, давно, при царе ещё, преступников не только на каторгу отправляли, но и ко всяким телесным наказаниям приговаривали. Так вот, писатель Достоевский вспоминает такие случаи, когда каторжники перед самой экзекуцией из тюрьмы бежали или ещё какое-нибудь преступление делали. Прямо там, в тюрьме. Пусть, значит, снова следствие будет, суд будет, только чтобы оттянуть эту самую экзекуцию.
– Зачем это ты мне всё говоришь? – с подозрением спросил Генка.
– А затем, – сказал я, – что ты мне этих самых каторжников напоминаешь.
– Да отстань ты со своими каторжниками! – разозлился Генка. – Подумал бы лучше, как выкрутиться.
– А чего тут думать, – сказал я. – Хочешь, чтобы свет в квартире погас? Пожалуйста. Вывинти пробки – и все дела.
– Гений! – сказал Генка и просиял. – Фарадей! Так мы и сделаем. Света нет, родителей нет, она и уйдёт. Ну чего ей без света сидеть.
Я понял, что Генка вбил себе в голову эту дурацкую идею и что никакими силами её теперь оттуда не вышибешь.
Через десять секунд света в квартире не было.
– Темно-то как, – сказал Генка.
– Темно, – согласился я.
– Это хорошо, – сказал Генка. – В такой темнотище долго не усидишь.
И тут раздался стук в дверь. В тёмной квартире он почему-то прозвучал особенно громко и тревожно. Генка, робея, пошел открывать, а я остался в комнате.
– Дома родители? – услышал я металлический голос Ирины Васильевны.
– Н-нету, – заикаясь ответил Генка. – С работы вот ещё не пришли.
– Ничего, я подожду. Я никуда не тороплюсь. И включи же, наконец, свет!
– И свету нету, – сказал Генка. – Прямо сейчас взял вдруг и погас. Пробки, наверное, перегорели. Или это… напряжение куда-нибудь упало.
– Неважно, – прервала Генкино бормотание Ирина Васильевна. – Разговаривать можно и в темноте. Я не в шахматы пришла играть. Проводи меня. И дай хоть руку, что ли! Ничего ж не видно.
В дверях комнаты появились смутные силуэты учительницы и Генки.
Ирина Васильевна села на диван, а Генка остался стоять.
Наступило молчание.
И тут я понял, в каком дурацком положении оказался. Я сидел на стуле в совершенно тёмном углу комнаты, и учительница совершенно не подозревала о моём присутствии. Мне стало совсем неловко, и я, чтобы как-то дать о себе знать, легонечко так начал покашливать.
– Ой, что это! – испуганно вскрикнула Ирина Васильевна. – Тут ещё кто-то?!
– Это я, Ирина Васильевна, – сказал я. – Я тут в углу, на стуле.
– Господи, Лапин! Как ты меня напугал. Гена, да найди же хоть свечку какую-нибудь! Нельзя же так!
– Свечку? Сейчас посмотрю. Была вроде где-то. – И Генка поплёлся в другую комнату. Наверное, до него стало доходить, что его глупая затея с пробками провалилась.
Через минуту он вернулся с зажжённой свечой.
– Теперь подставку какую-нибудь возьми или блюдце, – сказала Ирина Васильевна. – Воск же будет капать.
– Генка, – сказал я, – у вас подсвечник, кажется, был. Помнишь, ты им ещё орехи колол.
Генка залез на стул, достал со шкафа старый бронзовый подсвечник и вставил в него свечу. По комнате забегали красноватые причудливые тени.
Ирина Васильевна сидела молча, неотрывно глядя на маленький живой язычок пламени, и лицо её вдруг показалось мне каким-то другим, незнакомым. И уже совсем неожиданно она сказала:
– Новый Год скоро. Сейчас на улице я видела, как люди ёлки несли.
– Это верно, – сказал Генка, ободрённый таким началом. – У нас тут ёлочный базар недалеко.
– А вот в Италии, – сказал я, тоже осмелев, – есть такой очень интересный обычай. Там под Новый Год люди выбрасывают на улицу всякие старые, ненужные вещи. Прямо из окон бросают.
– Это ещё зачем? – спросил Генка.
– Ну, как бы жизнь хотят новую начать. А все старое, плохое – за борт.
– Хороший обычай, – сказал Генка. – Если бы у нас был такой, я бы в первую очередь свой дневник выбросил.
Мы засмеялись, а потом Ирина Васильевна сказала:
– Когда я была примерно в вашем возрасте, мы жили на Васильевском острове в большущей коммунальной квартире. И почти в каждой семье были дети. Ну и, конечно, под Новый Год каждая семья покупала ёлку и сначала оставляла её в прихожей, у входной двери. Там иногда по девять-десять ёлок стояло. И как же здорово пахло этими ёлками в квартире! Я, бывало, из школы приду, встану в прихожей, стою и нюхаю. А теперь, когда муж ёлку домой приносит, я только и думаю о том, сколько после неё мусора будет.
Ирина Васильевна замолчала, а мы с Генкой сидели разинув рты и ничего не понимали. А потом Ирина Васильевна взяла со стола подсвечник и внимательно его оглядела. Огонёк свечи задрожал, и все предметы в комнате будто зашевелились, задвигались.
– А колоть орехи подсвечником не стоит, – сказала она. – Посмотрите, какая вещь-то красивая. И слово хорошее: ПОД-СВЕЧНИК. Звучит, по-моему, гораздо лучше, чем, скажем, «люминесцентная лампа».
– Ясное дело, лучше, – сказал Генка, и даже в полумраке я видел, как сияла его физиономия. – И понятное к тому же: ставь, значит, его под свечу – и все дела. А то читаю в одной книжке: граф схватил канделябр и ударил незнакомца по голове. Что, думаю, за канделябр такой. Кочерга, что ли? Оказывается, обыкновенный подсвечник.
Ирина Васильевна весело засмеялась, и в этот момент хлопнула входная дверь.
– Генка! – послышался голос Николая Ивановича. – Почему такая темнотища? Света, что ли, нет?
– Пап, ты? А к нам вот Ирина Васильевна пришла, – невпопад ответил Генка и почему-то добавил: – В гости.
– Очень приятно, – сказал Николай Иванович. – Сейчас, одну минуту. Я только со светом разберусь.
Я услышал, как чиркнула спичка и через секунду послышался растерянный голос Генкиного папы:
– Но, товарищи… Тут же нет пробок?!
Наступила нехорошая пауза. А потом Николай Иванович произнёс голосом, не предвещавшим ничего хорошего:
– Геннадий! Где пробки?!
Генка молчал, и я был уверен, что сейчас он, как те каторжники из романа Достоевского, дунул бы куда-нибудь подальше. А землетрясение или цунами подошло бы как нельзя кстати. Одним словом, назревал скандал.
И в этот щекотливый момент Ирина Васильевна вдруг вышла в коридор и спокойно так сказала:
– Николай Иванович, не надо. Не ищите пробки. У нас тут свечка горит. Давайте так, при свече посидим.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
