Когда однажды я попал в камеру потерянных вещей, то был потрясён до глубины души. Чего только люди не теряют! Ну, я понимаю, пятачок посеять или зонтик в трамвае оставить – дело нехитрое. Но потерять арфу в футляре или правое переднее крыло автомобиля «Москвич» – это постараться нужно. Так что кому-то Генкина находка может показаться пустяком. Но я не согласен. Находочка была что надо! Такое не каждый день на дороге валяется.
А дело так было.
Я поднимался по Генкиной лестнице, мучительно соображая, как убедить Генку, что завтрашний опрос по русскому – дело нешуточное. И вдруг услышал выстрелы. Чем ближе я приближался к Генкиной квартире, тем громче становились выстрелы. «Вероятно, на Генку напали, – решил я. – Он отстреливается». Я торопливо пробежал последние ступеньки и позвонил. Выстрелы прекратились, и на пороге появился Генка. В руках он держал здоровенный молоток, а в коридоре стоял запах пороха.
– Жив? – спросил я.
– Жив, – ответил он, пропуская меня в квартиру.
– Сколько их было?
– Кого?
– Ну, гангстеров, кого же ещё. Они ведь хотели тебя похитить, а потом потребовать выкуп с твоих родителей.
– Какой там выкуп, – махнул рукой Генка. – Мы ж только что телевизор цветной в кредит купили. Погляди-ка лучше, что я в парке под скамейкой нашёл.
Генка протянул мне небольшую квадратную коробочку. В коробке густой жёлто-золотистой россыпью лежали капсюли от охотничьих патронов. Гладкие серебряные донышки капсюлей заманчиво поблёскивали.
– Ну как?! – торжествующе спросил Генка.
Я потрясённо молчал. Да и что тут скажешь? Такая удача, может, раз в жизни и бывает. Везёт всё-таки Генке с находками. То увеличительное стекло найдёт, то ножик перочинный, то фломастер. А недавно он лошадиную подкову нашёл. И главное – где? В тридцать седьмом автобусе! Прямо мистика какая-то.
Мы вошли в комнату. На полу у окна стояла наковальня, а вокруг валялись сплющенные блинчики капсюлей.
– На, бабахни, – сказал Генка и протянул мне молоток.
Я положил капсюль на наковальню и, вытянув руку, с опаской ударил. Капсюль пшикнул, выпустив струйку дыма.
– Кто же так бабахает! – возмутился Генка и выхватил у меня молоток. – Вот как надо!
И он с размаху трахнул по наковальне. Грохнуло так, что в голове зазвенело.
Ну, после этого и я не оплошал.
Когда от грохота мы почти оглохли, а в комнате стало невозможно дышать, мы вдруг с удивлением обнаружили, что в коробке остался один-единственный капсюль. На улице уже горели фонари, и с минуту на минуту должны были прийти Генкины родители.
– Дай мне последний раз бабахнуть, – сказал я, уже слабо что-либо соображая.
– Нет, – сказал Генка. – Последний. Приберечь надо на всякий случай.
– Да какой там ещё случай, – сказал я и потянулся за капсюлем. Но Генка накрыл коробку рукой.
– У меня светлая мысль, – сказал он, глядя на меня мутными глазами. – Завтра, если ты ещё что-нибудь помнишь, опрос по русскому. Учить сейчас бесполезно. Да и в голове туман – надо сходить проветрить мозги. Поэтому предлагаю сделать мину замедленного действия.
– Это как? – спросил я.
– А вот так.
Генка достал из ящика стола здоровенный длинный гвоздь.
– Кладём на донышко капсюля немного пластилина, насаживаем на острие гвоздя, а к шляпке тоже пластилин лепим. Вызывают тебя, к примеру, отвечать. Я подвешиваю гвоздь к трубе отопления – а труба-то горячая! – и сижу, как ни в чём не бывало. Пока ты там бекаешь и мекаешь, пластилин плавится, гвоздь падает и – бабах! Ну, тут, натурально, паника, суета и переполох. Все в шоке. Опрос, естественно, отменяется.
Генкина мысль мне понравилась. И мы, открыв форточки, пошли гулять.
На другой день русский был первым уроком. Время шло, Мария Николаевна одного за другим вызывала ребят, а нас не спрашивала. И я уже с облегчением подумывал, что дело кончится миром. Тем более что утром на светлую голову Генкина светлая мысль показалась мне не такой уж и светлой. Но когда до звонка оставалось всего минут восемь, меня вызвали к доске.
– Вот что, Лапин, – сказала Мария Николаевна. – Времени у нас в обрез, а спросить тебя я хочу основательно. Поэтому сделаем так. Сейчас ты расскажешь мне басню Крылова, за которую у тебя двойка, а по русскому ты мне завтра ответишь.
Я мысленно прокричал троекратное «ура!» и сыграл туш. Басню-то я как раз знал! После маминой взбучки я знал её как таблицу умножения. Это была большая жизненная удача.
Я вздохнул свободно и громко объявил:
– «Лебедь, щука и рак». Басня Ивана Андреевича Крылова. «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт, и выйдет из него не дело – только мука. Однажды…»
И в эту секунду мой взгляд упал на трубу отопления. А там, словно кошмарное видение, висел ужасный ржавый гвоздь со зловещим жёлтым капсюлем на конце! Слова басни из моей головы как ветром сдуло. Я представил себе, что сейчас будет, и в ушах у меня раздался малиновый звон, а под языком почему-то стало щекотно. Я принялся подавать Генке отчаянные сигналы, чтобы он снял мину, но не тут-то было. Генка самодовольно улыбался и показывал мне большой палец, как бы говоря, что, мол, всё в порядке, сейчас жахнет.
– Ну, дальше, Лапин, дальше! – нетерпеливо сказала Мария Николаевна. – Однажды…
– «Однажды в студёную, зимнюю пору…» – забормотал я, мало что соображая, заворожённо глядя на страшный гвоздь. И в это самое мгновение адское Генкино изобретение пришло в действие: пластилин растаял, гвоздь как бы нехотя оторвался от трубы и плавно, набирая ускорение, понёсся вниз! Я зажмурился, сжался в комок и слегка присел. Но вместо ожидаемого грохота услышал только, как гвоздь слабо звякнул, упав на пол.
– Осечка, – облегчённо сказал я и открыл глаза.
– Вот именно, Лапин. Опять осечка, – сухо сказала Мария Николаевна, доставая из портфеля ручку с красными чернилами. Этой ручкой она любила ставить нам единицы.
С Генкой я не разговаривал три дня.
– За что? – удивился он.
– За светлую мысль, – отвечал я ему.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
