Тихо в классе.
Пыхтит впереди меня Санька Сапырин. Пыхтит и скребёт затылок. Значит, застрял. Аня Суркова наклонилась и роется у себя в портфеле. Она вечно что-нибудь забывает или теряет. Татьяна Сергеевна делает ей замечание, и Аня продолжает писать.
Тихо в классе. Идёт самостоятельная работа.
Урок подходит к концу, а я ещё и половины не сделал. Нет вдохновения. Я сижу и рисую на бумажке верблюдов. Рядом со мной на парте пусто. Там должен сидеть Генка, но его нет. Он болеет уже вторую неделю. Сначала я ему даже завидовал. Ведь хорошо так иногда поболеть. Сиди себе дома, книжечки почитывай, апельсины жуй. Ни тебе контрольных, ни уроков. Но Генка что-то долго болеет. Не выписывают его. Температура, говорят, прыгает. И чего она прыгает?
Я перестаю рисовать верблюдов и смотрю на Генкино место. Интересно: что он сейчас там, дома, делает? Скучно ему, наверное. И мне без него как-то неуютно.
Я смотрю в окно и вдруг вижу, что идёт снег. Первый в этом году. И я невольно говорю вслух:
– Снег.
Все поворачивают головы, и в классе проносится шёпот:
– Снег! Снег пошёл!
Смотрит в окно и Татьяна Сергеевна и говорит:
– Вот мы и дождались первого снега.
На улицу все выскакивают довольные, галдят, толкаются, снег друг другу за шиворот пихают. Кто-то тут же предлагает сразиться в снежки. Но я отказываюсь.
Я иду к Генке.
Около его парадного я леплю большой снежок и несусь на четвёртый этаж.
– Болящим привет! – говорю я. – А вот вам апельсинчик. – И я протягиваю Генке снежок.
– Ух ты! Снег!
Генка берёт снежок, и я чувствую, что ему ужасно хочется его лизнуть.
– А я как раз сейчас в окно смотрел. Гляжу, снег пошёл. Эх, думаю, потрогать бы! А тут как раз ты звонишь. Ты, Серёга, прямо телепат.
Мы проходим в комнату. Генка крутит снежок в руках, подбрасывает его, и он начинает таять, оставляя на паркете мутные лужицы.
– Генка, – говорю я, – давай швырни его в форточку. А то растает.
– Нет. Я его в холодильник положу. А завтра, когда один буду, и когда скучно станет, достану.
Генка бежит на кухню. Я оглядываюсь. На столе полно всяких лекарств, лежит градусник, кровать разобрана. Я беру градусник и смотрю температуру. Тридцать семь и три. Вот подлая температура! А может, градусник испорчен? И мне так захотелось, чтобы Генка скорей поправился, что даже в носу защипало.
Генка возвращается.
– Ну как ты? Всё болеешь? – спрашиваю я.
– Болею, – вздыхает Генка.
– Надоело?
– И не говори. Жуть как надоело. Вот когда в школу ходишь, думаешь: эх, заболеть бы там или палец вывихнуть! А вот неделю дома посидел, так готов даже на контрольную идти. Хоть по русскому.
– Это верно. Мне тоже без тебя надоело.
– А чего сегодня в школе-то было?
– Да так, ничего особенного. Как всегда. На дежурство вот наш класс заступил. Я в столовой буду. Женька Капустин вместо физкультурной формы мамин халат принёс, в цветочки. В Красный Крест ещё вступили. У Саньки зуб выдрали. Тётя Шура ключи от раздевалки потеряла. Никто не мог пальто получить, пока завхоза не нашли.
– А теннисный стол привезли?
– Привезли. Играли уже. Генка, а что тебе врачи-то говорят?
– Врачи? А что они говорят? Вирус, говорят, какой-то. Дома сидеть надо. Вот сегодня врач должен прийти. Новый. Наша участковая сама гриппом заболела.
– Слушай, а может, тебе надо это… транц… транц… Ну, в общем, пересадку сделать? Сейчас уже научились.
– А чего пересаживать-то?
– Ну, я не знаю. Я ж не врач.
– Нет, про пересадку ничего не говорили. А вот микстуру пить заставляют. Ух, отрава! Я из-за неё уже две банки варенья слопал. А то никак.
– А, ничего они не понимают, эти врачи! Санькин брат говорил, что слово «врач» от глагола «врать» происходит. Только градусники умеют ставить. Подумаешь, температура! Они думают, если у всех тридцать шесть и шесть, так и у тебя обязательно должна быть такая же. А может, ты не такой, как все. Может, ты человек такой горячий. Потому и температура у тебя другая. Слушай, Генка, а хочешь, тебя выпишут? Прямо сегодня? А?
– Конечно, хочу.
– У меня есть идея. Давай я за тебя поболею.
– Как это – за меня?
– Очень просто. Ты одеваешься, я ложусь на твоё место. Приходит врач, осматривает меня, видит, что я здоровый, и выписывает меня, то есть тебя. А завтра в школу идём.
– А вдруг не выйдет?
– Всё выйдет. Ты же говоришь, врач новый. В лицо тебя не знает. Ну?
– А, согласен! Давай только быстро.
Генка начинает одеваться, я быстренько раздеваюсь и ложусь на его место. И только мы это проделали, как раздаётся звонок.
– Иди, открой, – говорю. – Только не запутайся.
Генка бежит открывать.
– Петров Геннадий вы будете? – слышу я из прихожей мужской голос.
– Нет, – говорит Генка. – Петров Геннадий – это не я. Я его товарищ. Вы раздевайтесь, доктор, проходите. Он там лежит.
В комнату входит врач-старичок. Пенсионер, наверное.
– Ну-с, как мы себя чувствуем? – спрашивает он.
– Хорошо чувствуем, – отвечаю я хриплым голосом, но тут же вспоминаю, что я не больной, а, наоборот, поправился. – Вы, доктор, даже не представляете, как хорошо, – радостно и звонко добавляю я. – Давно себя так не чувствовал. Это всё микстура! Чудо просто, а не микстура! Прямо помолодел! Пора, доктор, меня выписывать. А то сегодня от скуки ползадачника решил. Прямо какой-то прилив умственных сил.
– Так, так, – улыбается врач. – Настроение хорошее. А это уже хорошо. Давай-ка я тебя послушаю.
Я дышу, потом не дышу, потом показываю язык.
– Ну, а температура какая? – спрашивает врач. – Поставь-ка градусник.
Я сую градусник под мышку, а врач начинает что-то писать.
– Так вы меня выпишете? – спрашиваю я. – Ведь вы же не будете здорового человека дома держать?
– Конечно, нет. Кто же здоровых людей дома держит.
– Значит, он может завтра в школу идти?
– Кто это – он? – Доктор прекращает писать.
– Ну, человек этот здоровый. То есть я.
Я достаю градусник и протягиваю врачу.
– Какая? – с замиранием спрашивает Генка.
– Тридцать семь и три, – говорит врач. – Придётся тебе, голубчик, ещё денёк-другой дома посидеть.
Я вижу, как вытягивается Генкино лицо. Да и сам я ничего не понимаю. Врач прощается с нами и уходит.
– Вот те на, – растерянно говорит Генка. – Ты, наверное, от меня заразился. Говорил я тебе: не подходи близко.
И тут меня даже озноб прошиб. Я хлопаю себя по лбу и говорю:
– Генка! Я ведь градусник не стряхнул! Это же твоя старая температура!
– Эх ты, растяпа! – Генка стряхивает градусник и суёт себе под мышку.
Через десять минут выясняется, что у Генки нормальная температура.
– Удружил, – кисло говорит Генка.
Мы сидим и подавленно молчим, не зная, что делать. И тут раздаётся звонок в дверь. Я бегу открывать и вдруг вижу на пороге старичка врача!
– Ну, как всегда, – говорит он, – забыл зонт. Хорошо, у меня по вашей лестнице ещё вызов был. Не ушёл далеко.
Тут я соображаю, что сама судьба вернула врача назад. И я честно во всём ему признаюсь.
Старичок недовольно качает головой, раздевается и снова входит в комнату.
– Так, значит, больной – это вы? – говорит он.
– Я, – тихо отвечает Генка.
– Нехорошо, молодой человек, – говорит врач и, сердито сопя, осматривает Генку и измеряет ему температуру. Генка терпеливо ждёт приговора. И вдруг старичок улыбается и говорит:
– Ладно, голубчик. Я тебя выписываю в школу. Уж больно друг у тебя хороший. Настоящий. Помнится, Антон Павлович Чехов писал, что даже болеть приятно, когда знаешь, что есть люди, которые ждут твоего выздоровления, как праздника. Верно?
– Верно! – радостно говорит Генка.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
