Ни одна из добродетелей не может исходить из чувства долга или чувства вины. Добродетель не делается, не вызывается, она существует независимо от нужды в ней. Добродетель заключена в любви, которой делятся беспричинно и безусловно. И прежде всего в этом испытывает потребность сама любовь. «Любовь как молоко в материнской груди, вызывает боль, пока ребёнок её не опустошит».
Взрослые большею частью рациональны и рассудительны, скрывают свои эмоции. А ребёнок – это порыв, страсть. Про ребёнка даже нельзя сказать «он искренний», потому что он не знает, что такое быть неискренним – он никогда не бывает неискренним. В ребёнке искренность не борется с порочностью, потому что он не отличает худого от доброго – это природное состояние невинности. Когда дитё кричит и требует чего-то, это от того, что он честен, ибо не умеет быть бесчестным, в отличие от воспитанного взрослого, который станет молча строить планы получения желаемого, включая козни и интриги.
«…и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное … кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мф 18:3).
В ребёнке нет двойственности, а именно внутренняя двойственность причиняет больше всего вреда тому, кто повзрослел на «двойных стандартах», когда-нибудь приводящих к душевному бесчестию и лжи.
А внешняя этика, обретаемая ценой внутренних несоответствий – это вовсе не воспитание, а фасад, побелённый за счёт правды, которую «воспитанные умники» с иронией обзывают «святой простотой».
