15 личных стихов, часть IV(из переписки с лит. собратом) – Проживание потери – тема, недостаточно раскрытая в русской литературе, с упором на эмоциональное состояние человека. То есть, вот вам страдание в чистом виде. И никакой философской свечи. Утешение – время. Ровно тот же шаблон у подавляющего большинства светских психологов. И у социума: проводил, помянул, выпил, поплакал, вспомнил на 9 и 40 дней, снова поплакал, портрет в тёмной рамке и вот уже годовщина. Всё, как у людей. Но я ни разу не слышал, что при потере человеку насущны две вещи. Свобода реакции на случившееся и неосуждение этой реакции остальными. Молчаливое понимание – лучшая помощь. Подобно Довлатову, я ненавижу похороны и кладбища. Весь этот церемониал поминок. Строгие посещения могил по датам, потому что душа человека давно не здесь – и, не исключаю, взирает на нас, внешне живых, с состраданием. – Ты же понимаешь, что проповедовать это большинству людей – бессмысленно. Не поймут. – Это да, но я о той самой свободе реакции. Я вообще не пускаю слёзы и не произношу тосты «какой человек от нас ушёл!». Могу спокойно слушать музыку, причём и попсу, вернувшись с похорон. Или писать важный мне текст. – Я ж тебя не осуждаю. Только слушаю сейчас. – Я знаю. Я сейчас скажу о поэтической несвободе, которую мы творим сами. Ну, ты знаешь: я всегда посмеивался над вот этим вот: три стихотворения в месяц, десять в квартал. И вот, 3 сентября 2017 года я вырвался на 5 дней с супругой в поездку по Волге Самара – Нижний Новгород, со всеми остановками по пути. В том состоянии, это было чудо. Финансовые проблемы, эмоциональный раздрай, работа – я не думал, что хоть в сентябре, но мы куда-то вырвемся. И в вечер отплытия, когда ещё даже Самара вдоль правого борта не закончилась, я был пьян от банки пива. – Это не опьянение. Это эйфория. Просто, ради филологической точности, Кость. – Ну да, а пиво – катализатор. Я от пяти банок не пьянею почти, в обычной жизни. А тут – Волга, Жигули, отпуск, свобода… Через пару часов проходим ГЭС, и я думаю: так, а почему я ничего не написал в стихах? Как такое возможно? Где плоды вдохновения? И я беру ручку, листок и часа за два пишу «В час, когда». И мне кажется, это неплохое стихотворение. Значительно позже осознаю: ну да, ты зарифмовал. Зачем? Тебе что, нужно доказывать себе и окружающим, что рифмовать умеешь? Смешно. – Ну, там точно есть хорошие строки – эта близость становится вправе/на исходе усталого дня/я тебе расскажу о том крае/кто единственный знает меня. – Тем не менее, и я это иногда говорю молодым поэтам, считающим, что о даре судят по продуктивности. Ничего подобного. Кочетков мог больше ничего не писать после «Баллады о прокуренном вагоне». Не нужно в принципе ставить вопрос так: я здесь, в какой-то ситуации, явно выбивающейся из привычных будней, и я ничего не написал, как же так? – Я уже поняла. Не суть важно – отпуск это или похороны. Всё – одно, если копаться в моей любимой диалектике. – Вот именно. И когда умер папа (ноябрь 2019-го) я ничего писать не собирался. Тебя, кстати, сразу вспомнил. – Да, я говорила, что необязательно фиксировать что-то спонтанно, онлайн. Я так и пишу: если прожита какая-то ситуация с ярким переживанием, положительным или нет, это всё остаётся в подкорке. Мы мало знаем о свойствах мозга, и не всё подлежит научному препарированию. Я всегда спокойна: если стиху суждено быть, он «выскочит». Я пишу в кавычках, потому что – много раз тебе доказывала – вот эта внешняя спонтанность – иллюзорна. Сознание проделало невидимую работу, в нём много чего уложено ещё до случившегося переживания. Это такой словарь. И тебе кажется, что увидел-пережил-откликнулся. Как бы спонтанно. – Ты права, потому что это случай со стихотворением памяти отца. По классике, как у тебя. Конечно, у меня был шок. Одно дело, когда бабушка умирает у тебя на руках, Скорая произносит – всё, прощайтесь, мы бессильны. Я сохраняю адекватность и спокойно – впервые в жизни – закрываю ей глаза. Потому что я видел очень осмысленный взгляд перед смертью, после всех болей. Взгляд как бы уже и не отсюда, понимаешь? – Конечно. Тебе часто кажется, что нужно излишне растолковывать. Понимаю прекрасно. – Вот. И уход папы – совсем иные декорации. Пироговка, неудачная операция – впрочем, хирург изначально предупредил, что шансов в такой стадии болезни уже немного. Я не видел этой смерти, а пришёл уже на похороны. Доктор передал ключи от квартиры, которые папа отдал ему вместе с документами перед операцией... И на следующий день после прощания я захожу в квартиру с его родной сестрой... Это совсем другое, не как с бабушкой. Я всегда остро ощущаю вот эти вот «пространственные» вещи. Это следы совсем недавно угасшей жизни. Его любимый кофе на столе – недопитый, и книга о советском хоккее на странице с Харламовым. В ванной капает не до конца закрытый кран. Неубранная постель – его увезли утром, а уже вечером была операция. Понимаешь, мне жутко. Единственное, что даёт силы – родной тёте ещё хуже, мне нельзя падать в обморок или реветь. – Это понятно. Ты никогда не был в такой ситуации. Остатки присутствия ушедшего человека. Здесь кипела жизнь всего несколько дней назад. – Да, для меня это вообще не время, словно пару часов назад. – Понимаю. – И ничего писать я не собирался. Вообще никаких мыслей о «посвящении». И знаешь, ты права: мы мало что ведаем не только о мозге, но и восприятии. Через месяц, в декабре, привычно разбирая папины книги и фотоальбомы, я подумал: если надо, мог бы спокойно остаться здесь переночевать. Вот это вот ощущение духа недавнего присутствия уже ушло напрочь. Он не здесь. 9 дней, 40 дней – неважно. Он уже не здесь, я чувствую. И я выхожу на балкон с видом на двор, 30 декабря, уже вовсю постреливают дурацкие китайские петарды. Они меня на этот раз не раздражают. И строка в голове: Сумрак смиряет с болью А дома пишу начало. Это четверостишье, пришедшее первым, выбивается из ритма, и я добавляю его по принципу сонетов, постскриптумом. – Ровно то, о чём я тебе говорила ещё тогда. Стихотворение было записано в день известия о смерти. Просто твоё состояние тогда не позволяло тебе его «достать». – Потом я не публиковал его два года. На год смерти показал тебе. Посмотри, там не очень явно выскакивает Бродский? С настроением «кровь моя холодна» из «Натюрморта».* – Я тебе в ответ – что за дурацкая фобия? Ничего такого я не вижу, всё на месте. И очень честно: «в сущности, если плачут – лишь о себе, в настоящем». – Но только год спустя после твоего резюме я всё-таки опубликовал стих. В августе 2021-го в первую ночь на турбазе за Волгой приснился папа. И я понял, что там ему лучше. У нас всю жизнь были разные ценности, но мы схожи в том, что всегда говорим о наиболее интересном, а не важном. Он начал мне говорить… про хоккей, привычно споря. Как будто ничего не случилось с ним самим в том ноябре 2019-го в его всего-то 64 года. Я вернулся, и вскоре опубликовал стих. Вот и вся история. – Уникальное проживание потери, если резюмировать. Так и должно быть. С каждым. Поэтому, да: свобода реакции на случившееся.
Я вхожу. Воздух. Пошлость. Слёзы молчат. Слабость. ****** Сумрак смиряет с болью (Декабрь-2019)
Внешность их не по мне. Что-то в их лицах есть, (Иосиф Бродский, «Натюрморт», 1971 год) © Copyright: Константин Жибуртович, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
