Из избранного
Люблю раннего Быкова.* Когда он ещё не забронзовел, не набрал 100 кило и не стал прожжённым мафиозо от литературы. И не разменял лирический дар на политику.
Мне однажды сказали: стихотворение «В кафе у моря» слишком циничное, чтобы считаться лирикой. Я ответил, что оно абсолютно точно передаёт состояние человека растерянного. Недавний покой рухнул, и надолго. Растерянность (а иногда раздавленность) идут рука об руку с мгновенно вспыхнувшим чувством. Тебя обожгли, не спросив разрешения. Это не бабочки в животе и не лиры; это всё позже. А сейчас – нокаут. И вопрос: что делать?
И тогда т.н. «лирический герой» защищается цинизмом и психоанализом, понимая, что он всё равно пропал. «Договориться» с самыми сильными чувствами шансов ничтожно мало.
Когда я чувствую себя дома (как сейчас на закате в Самарской Луке, как Фродо в Шире), вспоминаю этот стих. Точнее, финал.
Потому что дома нет ничего, что способно разбить сердце. Ты счастлив, и это не нуждается в обоснованиях.
******
В кафе у моря накрыли стол – там любят бухать у моря.
Был пляж по случаю шторма гол, но полон шалман у мола.
Кипела южная болтовня, застольная, не без яда.
Она смотрела не на меня. Я думал, что так и надо.
В углу витийствовал тамада, попойки осипший лидер,
И мне она говорила «да», и я это ясно видел.
«Да–да», она говорила мне не холодно и не пылко,
И это было в её спине, в наклоне её затылка,
Мы пары слов не сказали с ней в закусочной у причала.
Но это было куда ясней, чем если б она кричала.
Оса скользила по колбасе, супруг восседал, как идол…
Боялся я, что увидят все, однако никто не видел.
Болтался буй, прибывал прибой, был мол белопенно залит,
Был каждый занят самим собой, а нами никто не занят.
«Да–да», — она говорила мне зелёным миндальным глазом,
Хотя и знала уже вполне, каким это будет грязным,
Какую гору сулит невзгод, в каком изойдёт реванше –
И как закончится через год и, кажется, даже раньше.
Всё было там произнесено – торжественно, как на тризне, —
И это было слаще всего, что мне говорили в жизни,
Поскольку после, поверх стыда, раскаянья и проклятья,
Она опять говорила «да», опять на меня не глядя.
Она глядела туда, где свет закатный густел опасно
Где всё вокруг говорило «нет» и я это видел ясно.
Всегда, со школьных до взрослых лет, распивочно и на вынос,
Мне всё вокруг говорило «нет», стараясь, чтоб я не вырос,
Сошёл с ума от избытка чувств, состарился на приколе —
Поскольку если осуществлюсь, я сделать могу такое,
Что этот пригород и шалман, и прочая яйцекладка
По местным выбеленным холмам раскатятся без остатка.
Мне всё вокруг говорило «нет» по ясной для всех причине,
И все просили вернуть билет, хоть сами его вручили.
Она ж, как прежде, была тверда, упряма, необорима,
Её лицо повторяло «да», а море «нет» говорило,
Швыряясь брызгами на дома, твердя свои причитанья, —
И я блаженно сходил с ума от этого сочетанья.
Вдали маяк мигал на мысу — двулико, неодинако,
И луч пульсировал на весу и гас, наглотавшись мрака,
И снова падал в морской прогал, у тьмы отбирая выдел.
Боюсь, когда бы он не моргал, его бы никто не видел.
Он гас — тогда ты была моя; включался — и ты другая.
Мигают Сириус, Бог, маяк — лишь смерть глядит, не мигая.
«Сюда, измотанные суда, напуганные герои!» —
И он говорил им то «нет», то «да».
Но важно было второе.
*Дмитрий Львович Быков – поэт, публицист, лектор; признан иноагентом согласно закону РФ
Другие статьи в литературном дневнике:
