15 личных стихов, часть XIII

Константин Жибуртович: литературный дневник

– Мы записали уже несколько бесед, и как их ни назови – «кухонные», «онлайн», а я вспоминаю историю, как на лекции получила такой вопрос, причём записочкой: вы чувствуете за собой право в принципе рассуждать об этой метафизике? И если да, то на каком основании?


– У тебя, безусловно, есть это право. Ты сама пишешь – и стихи, и прозу в нескольких жанрах. Я бы в принципе не поставил такой вопрос, как это сделал один из твоих студентов. Что ты сказала в ответ?


– Дослушайте лекцию и судите сами.


– Дипломатично. А я скажу неполиткорректно: я вижу примеры, и свежий – только на днях. Как люди, не имеющие отношения к литераторству на уровне создания художественных произведений (об их качестве можно и нужно спорить, но они их создают) – так вот, такие люди, например – психологи, лингвисты, критики или просто координаторы различных проектов берутся преподавать журналистику или литературу в лучших ВУЗах страны. Понимаешь, да? Где можно почитать ваши тексты, исключая однодневные заметки в соцсетях? Или, как пример: мне в 11-м классе лучшая в моей жизни учительница литературы говорила: не спорь с Достоевским! Поспорь с тем, кого ты любишь. С Александром Сергеевичем. Я отвечал, что это невозможно. Она парировала: сядь и отыщи аргументы за час.


И я отыскивал. Вот – школа. Не средняя общеобразовательная, а подлинная. И вот человек, который пару лет назад откровенно писал на своей странице, что по сей день средне понимает русских классиков, а о тезисном отклике, не говоря уж про объёмное эссе там и речи нет, готовится преподавать литераторам на журфаке. Прости, а он/она вправе?


– Наверное, не совсем. Но если ощущает желание попробовать…


– Не в праве. Я не пишу тексты или лекции для экономистов или политиков. Хотя могу иметь свой взгляд. Но у меня нет такого права. Потому что это не главное в моей жизни. И на практике банкир или депутат из меня никудышний. Это для меня заповедь Христова: не учи тому, что не способен исполнить сам.


– Я лишь уточню, как адвокат: человек вполне может понимать, как устроены тексты, за какие ниточки дёргает автор. Но не творить своего, при этом.


– Принято. Но Бродский, беседующий о поэзии – это одно. Критик Белинский – уже иное. А креативный менеджер по запуску стартапов – это третье. И в большинстве случаев это лишено смысла в том плане, чтобы заинтересовать и приобщить. Просто плохой проповедник, и он в этом не виноват, как и я в том, что дурной экономист.


– Ну да, есть такое заблуждение, что уж тексты-то писать могут если не все, то каждый второй. Но мы отвлеклись от темы беседы.


Так вот, когда ты только задумал свой топ-15 и скинул мне стихи, о которых хочешь поговорить, я ответила: вот об этом поговорю с радостью, это – не моё, и так далее. И у меня было два замечания. Ок, если ты не хочешь включать в цикл блестящую сатиру про авангардиста и графомана, так как это «не лирический жанр», твоё право. Хоть я и не согласна.


– И ты меня убедила-таки включить в топ стих «Созерцательное».


– Он должен быть в любом твоём топе.


– Самое смешное, 10 лет назад, когда оно было создано, я тоже так считал. А потом стал воспринимать его примерно, как «Посвящение бригаде Скорой». Это эстрада. Нет, там всё искренне. Но для меня самый плохой комплимент, если кто-то скажет, что ваш стих напоминает мне любимого Асадова.


– Очередная твоя фобия, Костя, и дурацкая, если без лингвистических экивоков. Ты мне показал его где-то в 2017-м, и я сразу сказала: создано «на выдохе». Я слышу такие вещи. Когда человек не вымучивал ничего. Схожее ощущение и от твоего недавнего «Что я ведаю о Нью-Йорке…». Ты его недооцениваешь, но не буду переубеждать. В «Созерцательном», как пример, есть строка:


И я додумываю молча
Под сенью этих древних крон
Что смерть – подарок, коль не хочешь
Внимать жестокости времён...


Понимаешь, «молча/хочешь» это просто не звукоряд. Ужас.


– Авангардисты вообще не заморачиваются такими вещами. Но я согласен.


– Вот. И мне не режет слух. Ощущение, что можно подобрать точную рифму. Но вот ты не мог произнести иначе.


– Наверное, не мог. Тогда… А править энное число лет спустя – пошлость. Как ретуширование фотошопом старых фотографий.


– Править не надо. Повторюсь, «на выдохе». И это не Асадов, это лермонтовское настроение. И немного дзена в финале. Какая эстрада?


– После твоих слов я вспомню смешную историю о своей наивности, чтобы разрядить беседу.


– Давай.


– По пути в Подгоры (село в Самарской Луке – примеч.) я много лет ходил мимо двух ив. Одна посередине пути, другая рядом с озером у села. Они огромные, и кто-то из поселян мне сказал, что обоим примерно 450-500 лет. А я фетишист к таким вещам – украсть камень из крепости нижегородского Кремля или потрогать древо возрастом несколько столетий. У меня такой восторг: Пушкин был жив, а оно уже вовсю росло!


Вот. И только в конце этого лета, вернувшись из заволжской обители, я погуглил и убил сказку двумя кликами. Средний возраст ив – 70-80 лет, максимальный – 150.


– Меня бы спросил. Я кое-что в этом смыслю, но пару лет назад не стала развеивать твой миф.


– Но дубы и впрямь живут до пятисот лет, и табличка в моём парке «300 лет, Памятник Природы» – не миф.


– Нет, здесь всё по науке. А индусы и китайцы бы сказали, что это дерево тебя запомнило. Потому что ты написал о нём. И хорошо, что ты внял моим уговорам вспомнить этот стих.



******



СОЗЕРЦАТЕЛЬНОЕ



I


В одном простом и тихом парке
Всё глядя проходящим вслед
Хоть холод на дворе, хоть жарко
Есть Дуб с табличкой – 300 лет.


И я хожу в то Лукоморье
Пускай, кота с русалкой нет
Как друг (хотя, и по неволе)
Машу рукой ему – Привет!


Я льстим надеждой: мы знакомы
И он уже узнал меня
Мы оба с ним вдали от Дома
Он – 300 лет, и 40 – я.


Что видел он все эти годы?
Что знает, раз нельзя сказать?
И каково – встречать восходы?
Листву усталую менять.


И что та жизнь – рай, иль проклятье?
Длиною в сумму этих лет.
Но... не судья он – созерцатель
И тщетно я ищу ответ.


И я додумываю молча
Под сенью этих древних крон
Что смерть – подарок, коль не хочешь
Внимать жестокости времён...



II


Пусть я не старец прозорливый
И в прошлое – не заглянуть
Но... оживают вдруг картины
О том, что больше не вернуть.


Вот тут, на этой же лужайке
(Но только 300 лет назад)
Встречались две души, что тайно
Но одного давно хотят.


А здесь, под мягкою листвою
Произносились те слова
Что носим мы всегда с собою
Когда влюблён и влюблена.


И чувство обгоняло слово
И голос, как чужой дрожал
Так, век за веком, вновь и снова
Дуб эти сцены созерцал.


Он был немой всему свидетель
Что не расскажет, не предаст
И не осудит – только вечер
Предвосхитит сиянье глаз.


А люди приходили снова
Молчать о главном в тишине
Дуб лишь кивал листвой сурово
Чтоб не спугнуть наедине...



III


Но всё прошло, а он – остался
Своим бесстрастием скорбя
Тем, кто ушёл... погиб... расстался
Судьбу беспечную кляня.


И думается мне, что это
Не рок, не фатум и не Бог
Я больше не ищу ответов
Я к созерцанию – готов...


(ИЮНЬ 2014)




Другие статьи в литературном дневнике: