О природе Музы

Константин Жибуртович: литературный дневник

Когда я вижу посты о «творческом кризисе» и резюме о необходимости «перезагрузки» или «обнуления», думаю лишь об одном. Страсть даже к призванию способна завести в тупик. Это поэтапно показал Набоков в «Защите Лужина» и близкий ему мир шахмат явился лишь художественным средством. Помните? «Несколько раз она повела его в музей, показала ему любимые свои картины и объяснила, что во Фландрии, где туманы и дождь, художники пишут ярко, а в Испании, стране солнца, родился самый сумрачный мастер. Говорила она ещё, что вон у того есть чувство стеклянных вещей, а этот любит лилии и нежные лица, слегка припухшие от небесной простуды, и обращала его внимание на двух собак, по-домашнему ищущих крошек под узким, бедно убранным столом «Тайной Вечери».


И сам же Набоков предвосхищает роковой финал гения, трагически отгородившегося от нерукотворного многообразия мира: «Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо, что есть в мире, кроме шахмат?».


Джон Леннон выразился об этом афористично: «разные состояния для художника естественны, как вдох и выдох». Не получается создать стих, которым ты сам останешься относительно, но доволен? Но это ведь не deadline, когда к понедельнику к 8 утра должны быть пять новых четверостиший. Мир стократ интересней самой изысканной поэзии. И поэт во внешне счастливом браке с Музой – та ещё судьбинушка: пусть эта красавица и доступна ежедневно, в определённый момент такого брака человек чуткий неизбежно упирается в конечность алфавита. Отрицая её, можно сбежать в авангард, пуститься в путешествие или круто поменять жизнь и ценности до состояния полной неузнаваемости прежними друзьями. Это всё тщетно, если не избавиться от восприятия «я поэт, я создаю, а иначе – зачем мне весь этот нерукотворный Мир, если в нём не слышен или утратил прежнюю силу мой собственный голос».


На самом деле, Муза – идеальная любовница. Вы естественным образом свободны от взаимных обязательств – она не обязана являться ежедневно, а ты – понимать её с полуслова. Только тогда её нечастые визиты становятся минутами счастья – например, ты вваливаешься домой усталый и голодный, а она сидит на кухне в роскошном виде, как и всегда. Олигофрен вроде меня произносит: я устал, я жалок, мне нужно принять душ, вкусно поесть и крепко уснуть. Но вот завтра, в выходной, я буду свежим и восприимчивым. Она отвечает, что никакого «завтра» у неё для меня нет; завтра в 9:00 она из милосердия посетит автора, пять лет мучающего себя и окружающих созданием фундаментальной поэмы. А к тебе заглянула развеяться, зная, что ты ничего от неё не потребуешь.


– Ок. Хоккей смотреть будешь? А ещё, у меня есть вредная кола транзитом через Казахстан.


– Буду. Давай! (Она балдеет, что я не спрашиваю её о природе вдохновения и «подлинных задачах искусства»).


Под весёлое шипение колы наши забивают гол, и эти «задачи» очевидны нам обоим без произнесения философских афоризмов. Сохраняй сердце ребёнка с минимальной поправкой на взрослый лексикон.


С тех пор я не люблю «серьёзных художников», произносящих умные слова о «многомерности». Она, я думаю, милосердна ко всем, раз уж заглядывает даже ко мне. Но, полагаю, одного из мужей, Бродского, любила гораздо больше в готически мрачном (на моё восприятие) советском Ленинграде конца 50-х – начала 60-х, чем эстетствующим в Нью-Йорке о Джоне Донне.


Они не развелись лишь оттого, что он умел не только её услышать, но и послушаться.



******



Владимир Высоцкий, песенка о Музе



Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, —
Во мне заряд нетворческого зла:
Меня сегодня Муза посетила —
Посетила, так немного посидела и ушла!


У ней имелись веские причины —
Я не имею права на нытьё, —
Представьте: Муза… ночью… у мужчины! —
Бог весть что люди скажут про неё.


И всё же мне досадно, одиноко:
Ведь эта Муза — люди подтвердят! —
Засиживалась сутками у Блока,
У Бальмонта жила не выходя.


Я бросился к столу, весь — нетерпенье,
Но, Господи помилуй и спаси,
Она ушла — исчезло вдохновенье
И три рубля, должно быть, на такси.


Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому,
Но бог с ней, с Музой, — я её простил.
Она ушла к кому-нибудь другому:
Я, видно, её плохо угостил.


Огромный торт, утыканный свечами,
Засох от горя, да и я иссяк.
С соседями я допил, сволочами,
Для Музы предназначенный коньяк.


…Ушли года, как люди в чёрном списке, —
Всё в прошлом, я зеваю от тоски.
Она ушла безмолвно, по-английски,
Но от неё остались две строки.


Вот две строки — я гений, прочь сомненья,
Даёшь восторги, лавры и цветы!
Вот две строки:
«Я помню это чудное мгновенье,
Когда передо мной явилась ты»!



Другие статьи в литературном дневнике: