Реплика для лит. неофитовНе впервые читаю в разных вариациях идеализм о том, что подлинный художник не должен размениваться на быт. Некоторые идут дальше и произносят, что такой человек продаёт свой путь, и становится не по чему идти, как сказано у Лао-цзы. У этого неофитства несколько сторон. В практическом смысле – интересно, на кого должен перекладывать все бытовые вопросы этот «творец в чистом виде»? На мужа/жену/брата/сестру/родителей? Ибо, у него «тонкая душевная организация» и не ему соприкасаться с суетным и тленным? В моих глазах, выглядит это отвратительно. У Достоевского, Диккенса и Льва Толстого, в частности. Они возложили на ближних те самые «бремена неудобоносимые». Другая сторона проблематики интересней. Представим, что наступили идеальные времена для творчества. Где-нибудь в Прекрасной России Будущего. Автоматизированный быт, социальная справедливость, позволяющая нормально жить даже безработным, отсутствие цензуры и наличие у каждого писателя собственной Ясной поляны. Мой личный опыт не универсален, но и не уникален. Полагаю, он связан с законами больших чисел. В Ясной поляне (читай – в заповеднике Самарская Лука) я никогда ничего не пишу. И не испытываю ни малейшего желания зафиксировать мысль на бумаге или в планшете. Здесь все удовольствия – застолье, пляж, рыбалка, поход в горы, шашлык, созерцание – кроме одного. Я тут, мол, не живу праздно, а творю. Ежедневно-неустанно. В раю – даже в его земной проекции – не пишут, отвечаю я. – Я живу здесь размеренно-праздно и без вечных конфликтов колеса сансары. Творчество – память об утраченном, плач о нём, поиски света и надежда. Болдино, Тарханы, Ясная поляна, Ялта у классиков – не привилегия нахождения в особенном месте. А смена географии, как для нас съездить на дачу и вернуться. То есть, часть быта, презираемого неофитами от литературы. И третья сторона – нахождение исключительно в стерильной среде себе подобных губительно для художника любого дара.* Аскеза с абсолютизацией призвания завершается выгоранием и разрушает психику, что прекрасно показано Набоковым в «Защите Лужина».** Смена не только внешних занятий, но и внутренних ощущений – тот самый вечный двигатель творчества. Вне установки «я создаю и поэтому отрешаюсь от…». Поэтому я не люблю доктрины идеалистов «о пагубном быте». Быт можно упорядочить до разумного минимума, событийность внешних явлений сократить. Это всё зависит от вас, в большинстве жизненных обстоятельств. Не владея искусством естества вдоха и выдоха, не умея отпускать – на время, или даже навсегда – недописанное и не созданное, очень немного смыслов ожидать Музу. Её приход не зависит от неустанной декларации личностных ценностей, интенсивности усилий и суммы всех вожделений. Если ты не станешь интересен ей – она и не явится. Стать интересным – синоним личного пути. Далеко не обязательно связанного с литераторством. Поэтому, не замыкайтесь даже на самом вдохновляющем вас занятии.
**«Несколько раз она повела его в музей, показала ему любимые свои картины и объяснила, что во Фландрии, где туманы и дождь, художники пишут ярко, а в Испании, стране солнца, родился самый сумрачный мастер. Говорила она ещё, что вон у того есть чувство стеклянных вещей, а этот любит лилии и нежные лица, слегка припухшие от небесной простуды, и обращала его внимание на двух собак, по-домашнему ищущих крошек под узким, бедно убранным столом «Тайной Вечери». «Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в этом была и единственная гармония, ибо, что есть в мире, кроме шахмат?». (Владимир Набоков, «Защита Лужина»)
© Copyright: Константин Жибуртович, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
